Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

Конечно, и ради нее тоже. Но в огромной мере это было явлением скорее социальным, или, скажем так, социокультурным. Поэзия в те годы, когда газеты нельзя было читать без слез – гляньте какой-нибудь номер «Правды» шестидесятого года, кошмарное зрелище, – когда радио бубнит про кузькину мать, а телевизор демонстрирует квадратно-гнездовые посевы, – в это время поэзия была почти единственным глотком свободы, а поэтические вечера с их привкусом фронды заменяли собой и газету с телевизором, и политический клуб, и давали упоительное чувство единения. Но в нормальных условиях это все обнаруживается и вне поэзии; она вообще не для того существует, хотя и на это способна.

И все-таки почему фокусом общественного внимания в то время стала именно поэзия?

Потому что поэзия на волне оттепели, на волне конца пятидесятых – начала шестидесятых была самым активным видом искусства, в ней более всего проявлялся дух творческой свободы. Проза проходит цензуру, стихи перед печатью тоже. Но стихи легко распечатать и на машинке, а те, что читаются с эстрады, теоретически тоже цензуровались, но не так тщательно, да и нельзя всего заранее предусмотреть. Нельзя заранее процензуровать вопросы, ответы, интонацию, мимику. Это была отдушина, на тот момент – практически «наше все».

Мне кажется, что теперь от вопроса «почему именно поэзия?» вполне логично перейти и к более фундаментальному вопросу: а что такое вообще поэзия? Возможно, одной темой одного из наших ближайших номеров и станет этот вопрос: «Что такое поэзия?» Ведь, несмотря на то, что до сих пор ведутся жаркие теоретические споры вокруг этого вопроса, в то же время существуют профессионалы, которые утверждают, что «настоящего поэта от графомана отличат по одной строке». Так что же такое поэзия?

Вы имеете в виду, что отличает хорошие стихи от плохих или что отличает стихи от прозы?

И то и другое. Наши читатели, да и многие молодые авторы, часто не задумываются над этим вопросом. Они берут образцы из школьных учебников и думают, что это и есть поэзия. С одной стороны, очевидно, что это по меньшей мере не совсем так, с другой – возникает вечный вопрос о критериях. Где они? И в чем заключаются? И могут ли они вообще быть одинаковы для всех? И в этой связи хотелось бы обсудить ваш прозвучавший в «Липках» тезис о том, что никакой иной позиции, кроме позиции вкуса, в оценке поэзии нет. Согласитесь, в устах профессионала столь высокого ранга это звучит несколько странно и непривычно.

А в искусстве и не может быть никаких объективных критериев. Конечно, если я прочитал какие-то стихи, и вижу, что они слабые, и не хочу их печатать, то могу объяснять автору: здесь у вас размер «подгулял», здесь рифма плоховата, здесь – тавтология… Но прекрасно знаю, что бывают замечательные стихи с хромающим размером, и с весьма условной рифмой, и с тавтологией, да и со множеством иных формальных «огрехов». Кстати, самые трудные для редактора – и страшно расплодившиеся теперь – именно «безгрешные» по форме, порой даже безукоризненные, казалось бы, по слову, но «мертвые» стихи. Что не живые – сразу видишь, но семь раз перечтешь, пока поймешь, в чем штука, чего не хватает. Ведь качество стихов определяется не отсутствием недостатков, а присутствием достоинств.

Когда меня спрашивают, как я отличаю хорошие стихи от плохих, я говорю: так же, как вы отличаете на улице хорошенькую девушку от дурнушки. Заметьте: не красивую от некрасивой, так как красота – это все же некий стандарт, а именно хорошенькую от не очень. В нас заложен эстетический критерий прекрасного. Критерий очень интуитивный, мгновенный и интегральный, позволяющий учитывать сразу массу факторов, минуя детали. (Кстати, видимо, достаточно надежный, раз именно им в первую очередь руководствуются при важнейшем жизненном выборе – своей пары.) Вот только поэтический редактор должен, если продлить пример, отличать именно вообще хорошеньких от вообще дурнушек, а не выделять лишь тех, кто в его личном вкусе, – скажем, полных блондинок…

Как видите, критерий весьма субъективный, но иного нет. И все истинно большие репутации в искусстве – лишь итог огромного числа субъективных мнений. Поэта Пушкина считают гениальным миллионы людей, и хотя девять десятых из них – по причинам, далеким от литературных, по инерции, но дополненные оставшимися десятью процентами, они составляют необходимую сумму мнений.

Лев Толстой в свое время заметил, что мнение дилетантов разнообразно, а мнения профессионалов сходятся. Сходятся, я бы добавил, «кустами» – не к одному центру притяжения, а к нескольким – так как есть приверженцы разных направлений и стилей, но «внутри» них мнения концентрируются достаточно кучно. Бывает, не знающий правил автор принесет одну и ту же подборку сразу в два или три журнала. И я даже поражаюсь, как часто при этом редакции, придерживающиеся весьма далеких эстетических взглядов, выбирают тем не менее для публикации одни и те же стихи. Думаю, это говорит о том, что за субъективностью стоит и какая-то объективность: объективная внутренняя реальность, объективные свойства поэзии. Конечно, никто не может претендовать на непогрешимость, ошибки у всех случаются. Но их не так уж много у настоящих профессионалов – тех, кто не лишен определенного Божьего дара и всю жизнь оттачивает свое искусство отличать гармонию от дисгармонии.

А не может быть так, что профессионал просто научается определять степень сходства предъявляемых текстов с некоторыми заранее известными «хорошими» образцами – и не более того?

Конечно, таких редакторов хватает, но это как раз признак непрофессионализма. Настоящий знаток ценит именно красоту новизны и сразу примечает следы вторичности. Кстати, подавляющее большинство стихов в Сети как раз вторичны, даже если тиражируют «авангард». Что и свидетельствует об их любительском характере.

Мы говорим сейчас о форме или о содержании? Ведь новизна скорее относится к форме.

В искусстве все переплетено. Человек пишет стихи сразу. Стихи не пишутся так, что сначала в голове у поэта есть содержание, а потом уже в результате некоторой работы появляется форма. Так писались только политагитки для советских газет. Поэтому я бы не говорил о «новизне формы» или «новизне содержания». Когда я говорю о новизне в поэзии, для меня, прежде всего, важна новизна взгляда. Потому что, как мне представляется, люди вообще ищут в искусстве именно некой модели миросозерцания, которая помогла бы им ощутить стройную картину мира, куда уложилось бы все: повседневная жизнь, существование в обществе, картины природы, любовь, сны, книги… То есть в искусстве человек ищет некий гармоничный образ мира.

Нас всегда учили, что это функция не поэзии,