Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

поэзии. И жанры, которые она разрабатывала и которыми пользовалась, тоже, конечно, не списаны со счетов, хотя и востребованы не всегда и не все разом (ну, басня, например, временно отошла разве что михалковым), и присутствуют не совсем в прежнем качестве. Вот, Владимир Козлов с этим очень интересно разбирается, хотя я не во всем с ним согласен, но это и понятно: он утверждает принципы жанрового мышления во времена, когда о них почти позабыли, когда их не видят, и потому вынужденно несколько преувеличивает. Всё же ныне жанры значат не совсем то же самое, что, скажем, в эпоху классицизма, когда все было регламентировано. Они чаще размыты, даже скрещены между собою и служат ориентиром больше для классифицирующих стихи, чем для самих пишущих. Я бы говорил скорее о «жанровой окраске», чем о жанре в чистом виде.

Какие из них сейчас востребованы? Все-таки элегия по-прежнему остается с давних времен, уже который век подряд, одним из важнейших жанров. Я думаю, что из состоявшихся стихов, написанных в самой разной манере, огромное количество – это именно элегии. Чухонцев пишет элегии, Гандлевский элегичен. Кибиров – последнего, на мой взгляд, плодотворного периода (где-то середины девяностых), когда он уже отходил от своих прославивших его постмодернистских игр. Перед тем как он окончательно стал на распутье, у него было немало замечательных чисто элегических стихов, ну хотя бы сонеты к дочке – «Двадцать сонетов к Саше Запоевой».

Эпическая поэзия? Есть. Я вот думаю, что, например, Евгений Карасев – это лиро-эпическая поэзия. Потому что его многочисленные якобы лирические, немножко странноватые по отдельности стихотворения очевидно складываются в своего рода роман – это еще Татьяна Бек в свое время подметила, когда писала о его первой книге. И лучшие вещи Бориса Херсонского, тот же «Семейный архив», – явная эпика.

Ода существует? Существует. Да еще и в скрещении с сатирой, случается, – например, цикл «Милицанер» у Дмитрия Пригова; он очень неровный, но несколько вещей там чудесные. Это такая сатирическая ода, пародия на оду. Ну а ода в чистом виде… Ода сейчас, все ж, имеет другую эмоциональную окраску, она скорее воспоминание об оде, иногда отталкивание от оды. В серьезной поэзии этот жанр присутствует в минимальном количестве, да и получается чаще скучноватым…

Холодным, как у Амелина?

Ну да. Думаю, сегодня жанровое мышление достаточно факультативно. Не будем к тому же забывать, что подлинный поэт не в состоянии написать по заказу, даже и собственному, вообще ни строчки, не то что заранее выбрать жанр. А когда поэтическая мысль падает ему в голову, то это может с равной вероятностью оказаться и элегия на три страницы, и хайку в три строки. Предопределить, даже предвидеть это нельзя – все равно что полюбить на заказ. Ведь любое стихотворение – это частный случай любви к миру, к человечеству – любви в широком смысле слова… Но в возможной палитре жанров, так сказать, гипотетически, присутствует все, до эпической поэмы включительно, хоть я и не думаю, что она сейчас возможна. Разумеется, я говорю о поэзии в узком смысле слова – написать шуточное послание или, к примеру, заказной фельетон для газеты, как это делает Игорь Иртеньев, который, между прочим, четко отделяет эту работу от собственно стихов, в состоянии с той или иной степенью удачи любой квалифицированный стихотворец.

Вы говорите, жанр возникает спонтанно. А темы? Есть определенный тематизм современной поэзии?

Темы, на самом деле, одни и те же.

Вечные?

Помните, о чем Борис Леонидович предлагал поговорить Иосифу Виссарионовичу?

Вы имеете в виду знаменитый телефонный разговор?

Да. «О жизни и смерти». Потому что ни о чем другом поэзия не пишет. Она пишет или о жизни, или о смерти – то есть или о жизни здесь, или о жизни там. Бывают, конечно, расхожие темы. Сто лет назад это были, к примеру, девушки, поющие в церковном хоре (да простит меня Александр Александрович). А сейчас в особой моде бедствия и гадости российской жизни – эдакая поэзия национальной катастрофы, ну, как бывает же «медицина катастроф». Бомжей и убогих старух в стихах больше, чем на улицах. Дело не в том, что в нашей жизни мало мерзостей, а в том, что налицо эксплуатация темы – вроде того, как в некрасовские времена нельзя было строчки написать, не порыдав над народными бедами. Эдакая промышленная разработка трагической и катастрофической темы, как правило, с социальным оттенком. Вот, Фанайлова просто вся из этого состоит, точно у нее не десять, а двадцать пальцев, и все персты вложены в раны, в раны, в раны. Да, жизнь человека трагична – хотя бы по той причине, что мы все умрем. Но нельзя ж по этому поводу бесконечно слезу выжимать. Из всего Кушнера только и помнят две строчки: «Времена не выбирают, / В них живут и умирают», – и напрочь забывают две следующие: «Больше пошлости на свете / Нет, чем клянчить и пенять».

Если брать поэзию, не бегущую за модой, то темы те же – я и ты, я и жизнь, я и смерть… Детство: это ведь такой архетип, живущий в каждом человеке. Нередко проскакивает тема избыточности, засилья вещей. Их правда стало слишком много. Поначалу это кружило голову: мы ведь жили в очень скудном вещном мире. Но скоро оказалось, что обитаем уже чуть ли не в глянцевом журнале, забитом рекламой, и это искусственное разнообразие весьма агрессивно вторгается в нашу жизнь. А поэзия, припомним нобелевскую лекцию Бродского, всегда отстаивает человеческую частность – в том числе и от таких поползновений.

Неоднозначно выскажусь о переполняющих стихи библейских и евангельских образах. Самый распространенный представитель фауны в современной русской поэзии – это ангел, можете мне поверить, как человеку, читающему центнеры стихов. Но эта библейская символика зачастую переосмыслена именно в поэтическом, а не в религиозном плане. Она выполняет роль слов-знаков с расширенным семантическим полем. Ну, вроде того как античная мифологическая лексика в пушкинские времена – аполлоны, венеры, музы… Как вы понимаете, ни Пушкин, ни его сверстники-поэты не были язычниками, но это был привычный и емкий язык выражения многих понятий. Я думаю, что по разным причинам – и это началось не сегодня и не имеет совсем уж прямого отношения к возвращению веры в Бога, хотя имеет к возвращению интереса к христианству в целом – библейские образы оказались чрезвычайно востребованными, и в этом нет ничего удивительного. Библия – книга с огромным количеством символов и аллюзий, причем понятных очень многим, и они вполне органично входят в язык светской современной поэзии.

Все настоящие стихи либо о жизни, либо