Клуб «Непокорные» - Джон Бакен

у любого члена кабинета министров, но ему не хватало демонической силы, которой иногда обладают даже глупые люди. Описать его я могу только при помощи парадоксов. Он был одновременно тщеславным и застенчивым, непомерно честолюбивым и с горечью сознающим, что никогда не получал от жизни того, чего стоил по своим способностям… А потом пришла война.

— Он служил, не так ли? — спросил Лейтен. — Помню, я столкнулся с ним в штаб-квартире.

— Можете назвать это службой, если имеете в виду, что он ни разу не снял форму за четыре года. Но в боях он не участвовал. А мне хотелось, чтоб он повоевал. Я думал, что линейный батальон сделал бы из него мужчину, но он отшатнулся от этой идеи. Это не было недостатком мужества — я убедился в этом. У него не хватило смелости встать в ряды простых людей. Вы понимаете, почему? Это означало бы осмысление того, что было глубочайшим, сокровенным страхом его сердца. Он должен был поддерживать обман, иллюзию, что он некая важная шишка, и ему нужен был авторитет, чтобы подкрепить свое зыбкое тщеславие. У него была возможность подобрать себе какую-нибудь пустяковую штабную должность — помощник по связям с тем и с этим, заместитель помощника любого встречного-поперечного, совершенно бесполезный, но имеющий право распоряжаться специальными пропусками и штабными автомобилями. Кажется, у него было звание полковника, меж тем как любой рядовой корпуса армейской службы был ценнее десятка таких, как он. Он был несчастен настолько, насколько может быть несчастен человек. Ему нравилось, что люди думали, что его тревожность вызвана драмой войны, но истинная драма заключалась в том, что не было в нем никакой драмы. Он знал, что он никто и ничто. Знал потому, что был по крайней мере откровенен с самим собой и время от времени со мной. Он, я полагаю, надеялся на то, что я вовлеку его в какое-нибудь стоящее дело, но я, положа руку на сердце, не мог на это решиться, потому что и я утратил в него всякую веру. Продолжалось это до марта 1918-го, когда его брат Реджи был убит во время наступления немцев. Он служил в 9-й дивизии, не так ли?

— В 9-й южноафриканской бригаде, — кивнул Паллисер-Йейтс. — Он пал в Маррьерском лесу, но он и его люди сдерживали врага большую часть воскресенья, и я свято верю в то, что они спасли весь наш фронт. Они были в критической точке, на распутье между Гофом и Бингом. Тело его так и не нашли[151].

— Я знаю, — сказал сэр Артур, — и это как раз то, о чем я хочу рассказать в моей истории. — Здесь он сделал паузу, а затем продолжил: — Реджи оставил указание, согласно которому, если что-то случится, мне должны передать его дневник. Он, конечно, не имел в виду, что я должен хранить дневник в тайне… Нет, я думаю, ему хотелось, чтобы один-два человека все же знали о дневнике. — Он посмотрел на Паллисера-Йейтса: — Вы знали Реджи Соулдерна? Как бы вы его описали?

— Наилучший образец британского полкового офицера! — последовал решительный ответ.

— Умный?

— Нисколечко. Мозги средние, но каждая унция[152] была полезной. Всегда жизнерадостен, всегда в курсе дела, и, главное, прирожденный лидер. В пору, когда он погиб, он вполне мог командовать бригадой, а если бы война продлилась еще пару лет, он вполне мог бы дорасти до командира корпуса. Я никогда не встречался с другим Соулдерном, его братом, но судя по тому, что вы говорите, он был полной противоположностью Реджи.

— Именно так. Джордж был высокого мнения о своем брате. Кроме обычной братской любви, здесь имело значение и то, что на свете их было только двое. Я думал, что известие о смерти брата сломит Джорджа совсем. Но этого не произошло. Известие он воспринял с необыкновенным спокойствием, и вскоре он как будто даже повеселел… Тело, видите ли, так и не нашли. Он никогда не видел брата мертвым, он даже не видел могилы, где он был похоронен, и не встречался ни с кем, кто бы ее видел. Реджи был таинственным образом перенесен из этого мира в мир иной, но печальных и бесспорных признаков его смерти не было.

— Вы имеете в виду, Джордж думал, что он просто пропал без вести и, быть может, когда-нибудь объявится?

— Нет, он знал, что Реджи умер: доказательство было слишком убедительным, вероятность — слишком велика. И хотя этого было достаточно, чтобы убедить его разум, этого было слишком мало для его воображения, — ни белого лица, ни застывшего тела, ни деревянного креста на кладбище. Он мог представить его по-прежнему живым — для этого у Джорджа было странное чувствительное воображение, о котором большинство людей ничего не знали. — Сэр Артур окинул взором сидевших за столом и увидел, что мы озадачены. — Это трудно объяснить… Вы помните историю о том, как французы атаковали участок земли, за который они бились несколько месяцев? Они пошли в бой с криком: «En avant, les morts!»[153], потому что верили, что духи мертвых ответят им и восстановят равновесие между французами и немцами. Видимо, то было последнее сражение при Во… Не думаю, что poilu[154] рассчитывал на то, что мертвые вернутся, чтобы помочь ему, но он вбил себе в голову, что мертвые по-прежнему были в строю, и получил духовную поддержку от своей фантазии… Очень похоже на то, что случилось с Джорджем Соулдерном. Если бы вы спросили его, вы бы обнаружили, что он нисколько не сомневается в том, что то, что осталось от Реджи, пребывает где-то в глуши на вспаханном поле к северу от Перона[155]. Он никогда не нес чепухи насчет визитов мертвых или посланий от них… Но отсутствие видимых доказательств позволяло его воображению представлять Реджи по-прежнему живым и набирающим силу. Он баюкал эту свою фантазию до тех пор, пока она не стала для него такой же реальностью, как все, что окружало его в обычной жизни… Вот Реджи становится великим человеком, и скоро станет самым известным человеком в мире, что-то от Реджи достанется и ему, и он разделит славу Реджи. В марте 18-го года началось сотрудничество Джорджа Соулдерна с его мертвым братом, и мертвый, что был и оставался в его воображении живым и победоносным, поднял его из липкой борозды, которую он пахал с тех пор, как окончил Оксфорд.

Мы все молчали, все, кроме Пью, который сказал, что столкнулся с тем же на Востоке — видимо,