Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

съезд родоплеменной знати, где были сформированы расправы и принесена присяга на верность России. Но батыр Срым и часть влиятельных старшин не подписали присягу. Однако 16 октября они приняли участие в выборах главных родовых старшин, а также членов расправ. Михаил Вяткин объяснял это тем, что «старшины отказывались признать новую систему управления жузом и соглашались войти в расправы потому, что они рассматривали новые органы как дополняющие ханскую власть. От мысли от избрания нового хана они не отказывались, поэтому не присягали и отказались посылать депутацию ко двору»[278].

Характерно, что в 1787 году Россия вернула в степь султана Айшуака. Это тоже можно рассматривать как способ постараться наладить отношения с семьёй хана Нуралы в Младшем жузе. Для российских властей, столкнувшихся с очевидными трудностями в отношениях с казахской родовой элитой, было вполне логично рассмотреть возможность противопоставить ей группировку чингизидов.

В декабре 1788 года полковник Гранкин написал записку на имя Григория Потёмкина о ситуации в Младшем жузе. В этом документе очень показательна фраза: «ныне же оные расправы почти не существуют, ибо в оных посажены судьи имеющие мало доверенности в знатных киргизских людях, да и существовать расправы невозможно, потому что остаётся один секретарь, а судьи при своих кочевьях в нескольких стах верст от расправ, как им по воле их рассудится. Одним словом, в тех расправах течения дел никаких нет»[279]. По сути, казахская родоплеменная элита только сделала вид, что готова согласиться с предложенной российской администрацией идеей устройства Младшего жуза. Со стороны казахских старшин это был тактический ход, который позволил ей добиться решения своих задач — пропуска казахских кочевий за реку Урал, а также фактического изгнания из степи хана Нуралы. Но при этом она фактически саботировала работу созданных Россией учреждений.

Естественно, что это не могло не вызвать недовольства в Петербурге. Собственно, упомянутый выше полковник Гранкин должен был прояснить ситуацию для центральных властей. Тем временем во Франции началась революция. Это вызвало беспокойство во всех европейских монархиях, включая Российскую империю. Понятно, что на этом фоне действия российской власти в Младшем жузе выглядели несколько нелогично. Михаил Вяткин в связи с этим писал: «В то время, как самодержавное правительство выступало охранителем монархических основ в Европе, здесь, у себя дома, генерал-губернатор ликвидирует власть хана, которого в Петербурге рассматривали как мелкого монарха»[280]. В результате в политике России в отношении Младшего жуза наметились перемены в сторону большей поддержки местных чингизидов. Весной 1790 года Игельстром был отозван со своего поста, а вместо него назначен генерал Пеутлинг. Собственно, это было признание общей неудачи реформ, инициатором и проводником которых был Игельстром.

Интересно, что по поводу данных реформ любопытное мнение высказал российский историк Роман Почекаев. По его мнению, «нельзя не провести параллель между предложенной Игельстромом структурой судебных органов для Казахстана с аналогичными судебными институтами (верхние и нижние расправы), созданными в самой Российской империи в соответствии с «Учреждениями для управления губерний Всероссийской империи». Тем самым демонстрировалось продолжение политики, направленной на модернизацию Казахстана, то есть на сближение его с населением основных регионов Российской империи»[281]. Вряд ли можно согласиться с таким мнением современного российского историка, согласно которому присоединение казахов к Российской империи означало их модернизацию.

Распространение принципов управления на зависимые народы не означает их модернизации. Тем более было бы странно говорить о том, что сближение принципов управления русским и казахским населением империи означало модернизацию последнего. Естественно, что любая централизованная империя стремится к унификации управления зависимым населением. И так же логично, что она пытается распространить на окраины, в том числе заново завоёванные, ту систему, согласно которой управляется собственное население. Таким образом империя стремится по возможности перевести население окраин в статус, который сделает его полезным для империи, в основном в вопросах налогообложения и управления. Поэтому это не было модернизацией, это было расширением границ распространения податного сословия и управления им.

В то же время в современных условиях данная точка зрения автора из России отражает стремление лишний раз подчеркнуть континентальный характер российской государственности. Соответственно, отсюда можно сделать вывод, что её расширение на окраины не носило колониального характера, подобно европейским государствам, раз управление зависимым населением стремилось к унификации с русским населением. А так как Российская империя была более модернизированным государством в сравнении с более архаичным с данной точки зрения Казахским ханством, то получается, что включение его в состав России являлось прогрессивным шагом.

Вряд ли можно согласиться с такой оценкой реформ губернатора Игельстрома именно как процесса модернизации. Идея унифицировать управление всеми подвластными территориями вполне естественна для любой централизованной бюрократической империи аграрного типа. Но при этом для неё имела значение практическая ценность тех или иных зависимых территорий и народов. Естественно, что ценность определялась тем, что та или иная группа, русское население или кочевники с окраин могли предоставить империи. Отсюда была иерархия разных групп и разное управление ими. Зависимые крестьяне обладали большей ценностью в качестве податного населения. Система управления была только средством реализации политики государства и её никак нельзя назвать способом модернизации. Вернее можно сказать, что в идеале для аграрной империи было бы логичнее перевести большую часть населения в крестьянское податное состояние или, по крайней мере, попытаться сделать это.

По сути, Российская империя в XVIII веке также была довольно архаичным государством в сравнении с Европой. Централизованные бюрократические империи аграрного типа были типичны для Востока. Для Европы в целом и для неё в XVIII веке в частности такая модель была несомненной архаикой. И эта архаичность только усилилась после петровских реформ. Поэтому Российская империя фактически вбирала в себя территории и народы на своих окраинах, делая их частью единого организма, управляемого бюрократией, которая, естественно, стремилась к унификации управления. Тем самым российские бюрократы дали возможность будущим российским историкам говорить о том, что политика территориального расширения России не была связана с колониальными захватами, как у европейских стран.

В этой связи очень показательна оценка Российской империи, сделанная в масштабном труде «Новая имперская история Северной Евразии», вышедшем в Казани в 2017 году. Так, коллектив авторов пишет «как бы то ни было, фундаментальной особенностью возобладавшего курса стал принципиальный модернизм проекта Российской империи (которую после Французской революции 1789 года станет принято причислять к «старому режиму»). Какие бы жестокие, несправедливые, реакционные меры ни принимались правителями Российской империи, само осознанное стремление воплотить в политическом режиме механизм «общего знаменателя» для разнородного подвластного пространства превращало империю в футуристический проект реализации лучшего будущего»[282]. Заметим, что и