Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

Через некоторое время вновь вошел матрос и спросил:

– Где здесь шофер с машины Дзержинского? Надо ехать в ВЧК.

Тихомолов вопросительно взглянул на своего начальника, а тот успел шепнуть:

– Поезжайте и обо всем сообщите Петерсу.

Так завершился день. Ночью была сильная гроза с громом и ливнем, и потому пленники не могли понять, идут ли какие-то вооруженные столкновения на ближних улицах. А утром сквозь туман в окна было мало что видно.

Но к узникам прибавился тот самый Венглинский, на которого рассчитывали восставшие. Он рассказал, что пару десятков человек из его отряда мятежники действительно сманили обещанием консервов и направили взять телеграф на Мясницкой, а затем задержали под страхом расстрела. Привели и командира из Покровских казарм, который показал, что его бойцы остались верны советской власти. А недавний взрыв на улице – так это два пьяных матроса-эсера подорвались на собственной бомбе. У восставших всего три броневика и три пушки мортирные. Долго им не продержаться.

Днем неподалеку слышались редкие выстрелы. Вечером прибежали крайне возбужденный Саблин и растерянный Попов. Они подтвердили, что фракция левых эсеров, а с ней и Спиридонова, Прошьян и Черепанов арестованы.

– А на что же вы рассчитывали? – с холодной улыбкой отреагировал Дзержинский.

– Да мы вот сейчас снесем пол-Кремля, полтеатра и пол-Лубянки! – взъярился Саблин.

– Вот вас всегда только на полдела и хватает, – язвительно заключил Феликс, окончательно убедившись, что ни плана, ни решительности, ни единства в рядах восставших нет. Вместо того чтобы действовать, находясь всего в километре и от Кремля, и от Большого театра, они выжидают и дергаются от каждого нового известия.

Настроение в эсеровском отряде с каждым часом становилось все более подавленным. Когда же загремели пушки и первый снаряд попал в их штаб, узники с усмешкой наблюдали, как весь Центральный комитет поспешно просеменил перед их окошками. Причем уже переодевшись в штатское. Это не могли не заметить и морячки Попова. С каждым новым выстрелом их во дворе оставалось все меньше. В результате чекисты усовестили солдат-финнов, которые перешли вместе с ними в соседнее здание, поделились оружием и бомбами. А выскочившего с руганью и угрозами Саблина просто послали туда, где он по молодости, видимо, ещё не бывал.

Эсеры забрали лошадей и пушки без замков, вынутых перешедшими к Дзержинскому солдатами, и заявили, что идут на соединение со своими к Курскому вокзалу, куда по железной дороге прибыло подкрепление из Петрограда. Но и там они просчитались. Приехавших уже разоружили. Не дождавшись подхода армейских частей, возглавляемых Троцким, Бонч-Бруевич отправил на подавление мятежа два полка Латышской дивизии. Этого вполне хватило.

Когда Феликс появился в ВЧК, его встретили как героя, с бурной радостью схватили на руки и стали качать. Он был смущён такой восторженной оценкой, поскольку сам переживал за то, что не разобрался вовремя, не распознал планы мятежников, их вероломство и доверял тому же Александровичу, которого, уже сбрившего усы и переодевшегося, вскоре задержали на вокзале. Да и отряд Попова прикрепили к ВЧК по письменной просьбе Дзержинского.

Он, как и положено, решил не откладывая поехать в Совнарком, к Владимиру Ильичу. Но не застал. Пришлось просто оставить заявление: «Ввиду того, что я являюсь, несомненно, одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха, я не считаю для себя возможным оставаться больше во Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и пр. в качестве ее председателя, равно как и вообще принимать какое-либо участие в комиссии. Я прошу Совет Народных Комиссаров освободить меня от работ в комиссии».

При выходе из приемной его встретил Свердлов. Это не удивило – Яков постоянно перемещался из ВЦИК в Совнарком, затем в ЦК, где теперь заведовала секретариатом его жена. Это позволяло ему быть в курсе не только происходящего, но и грядущего. Он сразу уловил подавленное настроение Феликса, который, прохаживаясь с ним по залу заседаний, рассказывал о том, что и как происходило в штабе эсеров. Свердлов посочувствовал ему. А в ответ на вырвавшуюся у Дзержинского фразу: «Почему они меня не расстреляли? Жалко, что не расстреляли, это было бы полезно для революции!» – Яков рассмеялся, словно в приливе неожиданной нежности обнял его за плечи и своим замечательным басом произнес вполне достойную театральных подмостков фразу:

– Нет, дорогой Феликс, хорошо, очень хорошо, что они тебя не расстреляли. Ты еще немало поработаешь на пользу революции.

Глава 19

Лубянка с латышским акцентом

Предателей, провокаторов, лжецов Дзержинский люто ненавидел с детства. Бывало, и бивал таких пацанов. Ещё меньше жалости стал испытывать к таким людям позже, насмотревшись, сколько прекрасных, юных жизней, случалось, погублено их подлостью.

Все эти дни, пока шло следствие, пока допрашивали и его самого, брали образцы подписи, требовали письменных объяснений, чувство вины не покидало – как мог не увидеть, не разобраться, проявить излишнюю мягкость и доверчивость? Теперь-то многие слова и поступки недавних сотрудников выглядели совершенно в ином свете. Но задним умом все крепки…

Он написал заявление о сложении с себя обязанностей вовсе не под влиянием момента, а в искреннем убеждении, что не может далее находиться на этой работе. Ещё недавно Феликс уверенно возражал одному из товарищей, заявившему, что чекист по должности обязан никому не верить, даже себе самому. А теперь?

Вот что было не по нутру – так это отстранение от привычной массы дел, привычного ритма жизни. Его жизненные стрелки всегда обретали движение либо под гнетом душевных гирь, либо подчиняясь непрестанному маятнику окружающих событий. Сейчас он мог чаще бывать у сестры в Успенском переулке или на Петровке, где была маленькая квартирка, оформленная на старый партийный псевдоним Доманский.

А жизнь продолжалась. Успешно, уже без левых эсеров, завершился съезд Советов, принята первая Конституция республики, подтвержден статус Свердлова как официального главы государства… Создано первое в мире Министерство здравоохранения. Исполняющим должность народного комиссара назначен врач Семашко. 11 июля Совнарком впервые утвердил государственный бюджет…

На заседания в Кремль его, конечно, по-прежнему приглашали. Да он и сам выискивал любые дела, чтобы не чувствовать себя в непривычной роли наблюдателя и статиста. Если не был уполномочен что-то делать, то мог помогать, анализировать, советовать, консультировать, подсказывать. И к его опыту и авторитету многие по-прежнему обращались.

С Петерсом Дзержинский в эти дни практически не общался. Хотя кое-какие конкретные дела ещё продолжал вести, но при этом чаще всего обращался к возглавившему отдел по борьбе с контрреволюцией Николаю Скрыпнику, старому товарищу по сибирской ссылке, имевшему на счету арестов