Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

Вместо него командующим фронтом был назначен начальник Латышской стрелковой дивизии, бывший полковник Иоаким Вацетис, только что успешно подавивший левых эсеров.

Чтобы не получать ударов в спину, надо действовать на опережение, говорил сотрудникам Яков Петерс и своими быстрыми, откровенно жестокими мерами подтверждал сию незамысловатую теорию. Эсеры уже давно величали его «Охранником». Но он, ничуть не стесняясь, принимал это звание: «Я горжусь быть охранником трудящихся. Каждому революционеру ясно, что революция в шелковых перчатках не делается. Всякая попытка контрреволюции поднять голову встретит такую расправу, перед которой побледнеет все, что понимается под красным террором».

Один из журналистов не очень тактично, что в принципе вполне предполагает это ремесло, спросил временно отстраненного Дзержинского:

– Не допускаете ли вы, что ЧК может ошибаться и совершать акты несправедливости по отношению к отдельным лицам?

Уж кто, как не Феликс, мог привести немало таких случаев, а документы и освобожденные лично им люди могли бы это подтвердить. Он только что был с регулярной ревизией в Бутырке, где распорядился освободить двух молодых людей, бывшего гардемарина и гимназиста, под обещание не выступать впредь против советской власти. Но говорить о своих заслугах, о предотвращенной несправедливости совершенно не в его характере, а о непредотвращенной – значило дискредитировать такими трудами созданную и подтвердившую свою эффективность организацию. И потому ответил так:

– ЧК – не суд. ЧК – защита революции, как Красная армия, и как Красная армия в гражданской войне не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам, а должна заботиться только об одном – о победе революции над буржуазией, так и ЧК должна защищать революцию и побеждать врага, даже если меч ее при этом попадает случайно на головы невинных.

Ответил честно, убежденно, никак не отрицая возможных трагических ошибок. Далеко не каждый руководитель аналогичной структуры при любом государственном строе способен на такое признание. Спасение революции в условиях жестокого внешнего и внутреннего противостояния действительно было для Дзержинского высшим и непреложным законом.

Всего десять дней прошло после пережитого им ареста. В среду 17 июля, когда он вместе с одним из членов комиссии опрашивал агентов в здании ВЧК, посыльный принес ему секретную телеграмму. Реакция Дзержинского была столь неожиданной и резкой, что запомнилась сотруднику на долгие годы. Прочитав текст, Феликс побледнел, сжал зубы, вскочил, в сердцах воскликнул: «Опять они действуют, не посоветовавшись со мной!» и выбежал из комнаты.

Это было пересланное ему, как члену ЦК, сообщение президиума областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Урала о расстреле Николая II.

Дзержинский поехал в Кремль. В голове роились вопросы: «Зачем? Почему в такой спешке? Без решений Совнаркома, ЦК? Ведь в конце февраля на заседании Комиссии при Совете народных комиссаров подробно рассматривался вопрос о подготовке следственного материала по Николаю Романову. За суд над бывшим царем высказывался Ленин, главным обвинителем предполагался Троцкий. Месяц назад по поручению Совнаркома Наркомюст выделил специального следователя.

Или, отстраненный от дел, он чего-то уже не знал? Тогда что изменилось? Приближается фронт? Но ведь, как сообщают уральцы, «семья Романовых переведена из Екатеринбурга в другое, более верное место». Что мешало определить туда же и главу семьи? Переправить под надежной охраной в Москву, наконец? Ведь именно с целью такой переправки всей семьи ВЦИК, а точнее Яков Свердлов, и послал в Тобольск бывшего члена коллегии ВЧК Яковлева-Мячина. Наделил его самыми чрезвычайными полномочиями. Екатеринбург должен быть лишь промежуточным пунктом. Или нет? Уральцы объясняют, что открылся какой-то новый заговор с целью освобождения Романовых. Но почему тогда местные чекисты, охранявшие царя, как обязаны, не сообщили об этом в ВЧК? Бывало, по какой-нибудь ерунде запрашивали прямую связь… Или все же сообщали, но уже не ему?..»

Сомнений в том, что сами екатеринбуржцы по собственному разумению на это не отважились бы, абсолютно не было. Урал, и в первую очередь Екатеринбург, был надежной вотчиной Свердлова… Его авторитет там непререкаем. Всех тамошних руководителей много лет поштучно растил и подбирал. Председатель Уралсовета Янкель Белобородов был его другом ещё с Нижнего Новгорода. И своего соратника Исая Голощекина туда дополнительно отправил, и Войкова-Вайнера, и Сафарова-Вольдина. И вот недавно столь же верного Манцева…

Все недоумения разрешились в Кремле, когда прочел следующее секретное телеграфное послание из Екатеринбурга:

«Москва. Кремль. Секретарю Совнаркома Горбунову обратной проверкой. Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации».

Догадки Феликса подтверждали и эта откровенность, и то, что решение Уралсовета о расстреле было подписано за четыре дня до исполнения, и то, что в Алапаевске тоже расстреляли шестерых содержавшихся там членов царской семьи, в том числе родную сестру бывшей императрицы Елизавету Федоровну, принцессу Гессен-Дармштадтскую, вдову бывшего московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича.

На экстренном вечернем заседании Президиума ВЦИК известие приняли по-разному. Кто с досадой, а кто с облегчением. Многословием никто не отличался – случившееся уже не воротишь. В результате расстрел был признан правильным. Решено подготовить на основании присланного уральцами текста официальное сообщение уже от имени Бюро печати при ВЦИК и опубликовать в «Известиях».

– Только вот давайте с одной легкой поправкой, – заключил Свердлов. – Вместо «семья» напишем так – «жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место». Зачем упоминать ещё и дочерей, дополнительно раздражать венценосных родственников в Англии и Германии? Думаю, ни иностранным представительствам, ни даже нашим собственным послам за рубежом не стоит пока знать всего.

Собравшиеся были предупреждены о совершенной секретности полученной информации и расходились молча.

Дзержинский собирался было заехать к сестре Ядвиге, но затем передумал. Вместо Успенского переулка «товарищ Доманский» отправился в квартирку на Петровку, где был прописан под этой фамилией. Заварил чаю, чтобы слегка притушить то кипение, что поднималось внутри. Закурил. Долго сидел у приоткрытого окна, вглядываясь в московскую тишину. Еще недавно её нет-нет да и прерывали звуки выстрелов…

Воочию членов императорской семьи он не видел никогда, никогда не обращал особого внимания на их фотографии в дореволюционных газетах. Не мог представить их лиц. Кроме, понятное дело, самого бывшего монарха, к которому ни малейших симпатий никогда не испытывал.

Наконец Феликс лег, долго ворочался, чего давно за ним не водилось. Организм был приучен максимально использовать те мизерные часы отдыха, отведенные ему неуёмным хозяином. Но сегодня все было иначе. Он закрывал глаза, и перед ним всплывало самое ужасное видение его детства – погибшая от случайного выстрела, лежащая навзничь, будто остановленная в полете птица, маленькая сестрица