Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

«Просматривая наши «дела», прихожу в ужас. Взять дело Рубиса. В этом деле материал богатейший, масса адресов выдающихся членов белой гвардии, писем и т. д. И ему не был по этому материалу задан ни один вопрос.

Прошу Вас предписать всем следователям, чтобы они арестованного опрашивали подробно обо всем, что имеется в материале, предварительно осмотрев его. Кроме того, должны быть выписаны все фамилии, адреса и указания о них, имеющиеся в материале. Кроме того, в делах кроме ордера должны быть сведения, почему данное лицо арестовано, кто именно указал адрес или что навело на подозрение».

С ним же делился и оперативной информацией от своих источников:

«Мною получены сведения через Богуславского (адреса у меня), что агенты англо-франц. получили поручение составить списки совет. служащих по категориям: 1) большевики 2) работающие честно 3) – «– из-за нужды 4) саботажники. Скоро должен приехать в качестве датского или норвежского курьера главный агент на этой работе. Необходимо принять меры».

Я. Петерс и Ф. Э. Дзержинский. 1919 г. [РГАСПИ]

В сегодняшнем положении Дзержинского, конечно, были и плюсы. Оказаться сейчас на месте Петерса и с той же ревностью налево и направо, не моргнув глазом, подписывать приговоры не только членам «Союза защиты родины и свободы», ярым врагам, но и своим недавним сотрудникам-эсерам, для него было бы крайне тяжело. Как-никак их связывали годы совместной борьбы, взаимовыручки. Ведь, например, гадать не надо, где сейчас, не погибни раньше, оказался бы тот же эсер Миша Сладкопевцев, спасший Феликса от верной смерти на сибирской реке.

Этот вопрос раз за разом мучительно возникал перед ним: что произошло с людьми, ещё недавно спина к спине отважно сражавшимися с кровавым царизмом, жертвовавшими и здоровьем, и жизнью ради соратников, ради революционных идеалов? И вот царя больше нет! Нет жандармов! Нет прежнего врага! Революция! Свобода! Мечта, их общая мечта осуществилась. Ну, почти осуществилась. Впереди широкая дорога к народному счастью… За него не надо сражаться, его надо строить! И тут врагами становятся прежние друзья. Отдельные попутчики, провокаторы, лицемеры, предатели были, конечно, во все времена. Но не о них речь. Не может же быть целой фракции провокаторов, целой партии предателей… Или может?

Ему никак не хотелось признавать, что тридцатипятилетний Дантон перед казнью изрек пророчество на все времена и народы – революция действительно пожирает своих детей. Она ненасытна в своем развитии, требует все новых и новых языческих приношений.

– Нет! Не может быть! Её можно и нужно когда-то остановить! – волнует его кровь некий внутренний голос.

– Любому прогрессу в качестве стимула постоянно нужен какой-то враг, – отвечает ему сидящий рядом рассудочный прагматик. – Ведь если нет силы противодействия, зачем нужна сила действия?..

На допросах эсеры заявляют, что вовсе не собирались свергать большевиков, просто отчаялись, не видели иной возможности остановить постыдный Брестский мир. Решили пожертвовать Мирбахом и, если понадобится, даже собой. Но все же надеялись, что большевики на кровавый конфликт не пойдут. За буржуя-графа своих сподвижников сурово не покарают.

Однако Петерс жалости не знал, будто вот терпел, терпел и, наконец, дорвался до счастливого момента, когда рука Дзержинского уже не могла сдерживать его революционной ретивости. Причем его неутолимое рвение поддерживали и в Кремле, и в губернских комиссиях, у которых теперь тоже были развязаны руки. Он набирал авторитет. Только за первые недели председательства Петерса расстреляно было больше, чем за предыдущие полгода. «Ну тогда я стану Сен-Жюстом», – уже не раз вспоминал Феликс эту будто бы шутливую фразу Якова в первый день их совместной работы.

Недавно на Лубянку к своему сыну Максиму, сотруднику ВЧК, заходила супруга Горького Екатерина Павловна Пешкова. Она работала в Красном Кресте, много ездила, навещала заключенных и не раз обращалась с просьбами к Дзержинскому. Иногда эти просьбы были и от самого Алексея Максимовича. Он всегда радушно встречал её и с готовностью помогал.

И в этот раз она, по обыкновению, заглянула к нему в кабинет и встревоженно рассказала, как прямо на публичном выступлении член Томского ревтрибунала заявил, что они судят грамотеев и интеллигенцию, которой лучше бы не родиться в революционное время. И закончил свою яростную речь новоявленный вершитель судеб так: «Черт с ними, пусть будем писать корову через «ять», а этих белоручек уничтожим!» Феликс, конечно, посоветовал Екатерине Павловне не обращать внимания на разных дураков, но про себя подумал, что, если не обращать, их расплодится куда больше, и фамилию пламенного «ревтрибуна» записал.

Конечно, жесткие меры были популярны. Их отчасти диктовала и обстановка. Немцы неподалёку. Антанта готовит десант на Севере. Чехи ещё гуляют по Сибири. Антибольшевистские мятежи прокатились по целому ряду городов – Ярославль, Рыбинск, Муром, Кострома, Астрахань, Петропавловск-Камчатский… Восставали офицеры, савинковцы, кадеты, правые эсеры, которые также были против Брестского договора и за войну с немцами. Причем в Рыбинске скрывшийся из столицы Савинков лично возглавил неудачное восстание, а затем снова исчез, как призрак. Неспокойно было на Кубани и Дону…

Всего спустя три дня после московских событий командующий Восточным фронтом левый эсер Михаил Муравьев, несмотря на клятвы верности Советам, покинул свой казанский штаб, занял Симбирск и объявил о создании Поволжской республики. Затем отправил телеграммы Ленину, в немецкое посольство и в Киев, где сообщил, что Россия объявляет войну Германии. Этот бывший царский офицер был известен не только своей личной храбростью и авантюризмом, не только победами над войсками Краснова и Украинской рады, но и массовыми казнями, разгулом и грабежом.

Дзержинский даже арестовывал его три месяца назад в Москве и письменно пояснял причины: «Худший враг не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени нашей советской власти, восстанавливая против нас все население. Грабеж и насилие – это была сознательная военная тактика, которая, давая нам мимолетный успех, несла в результате поражение и позор».

Но пока этот отчаянный вожак приносил пользу, на это смотрели сквозь пальцы, ведь и противник прибегал к тем же методам, безжалостно расстреливая пленных, целыми деревнями вырезая отказывавшихся идти под их знамена крестьян. Террор против террора. И вот дождались. Красноармейские отряды были направлены в Симбирск. В ходе штурма города Муравьев убит, но при этом погибло и немало верных сынов революции. Ленин и Троцкий в совместном правительственном обращении заявили, что «бывший главнокомандующий на чехословацком фронте, левый эсер Муравьев, объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте».

Всё правильно,