Рожденные в черноте. Африка, африканцы и становление современного мира, 1471 год — Вторая мировая война - Howard W. French

Английские мануфактуры нашли свой путь на рынки материковой части Северной Америки, настолько богатые, что они быстро сравнялись, а затем и превысили стоимость торговли с Европой. Как мы уже видели, американские колонии Англии финансировали свою торговлю с материнской страной, продавая широкий спектр собственных товаров сначала на Барбадос, а затем на другие острова Англии с плантационной экономикой, такие как Ямайка. Несмотря на номинальный меркантилизм той эпохи, возможностей для торговли с другими странами было множество, будь то торговля между английскими рабовладельцами и испанцами в Новом Свете или продажа американскими колониями своих товаров в Карибском бассейне французам и другим странам. Именно этот треугольный бум избавил Англию от необходимости отводить значительную часть своих земель под пастбища для овец, необходимых для производства шерсти, и все это было построено на прочном фундаменте африканского рабства.

Запоздалый, но растущий исторический консенсус о важности торговли товарами, которые были произведены или финансировались за счет труда рабов на плантациях, для подъема Европы также получил важную поддержку не только со стороны историков, но и со стороны исторически мыслящих экономистов и политологов. В важной работе, вышедшей через пять лет после "Великого расхождения" Померанца, три выдающихся ученых Массачусетского технологического института, Дарон Асемоглу, Саймон Джонсон и Джеймс Робинсон, поместили корни этого расхождения, или экономического "чуда" Европы, еще дальше в прошлое, при этом существенно усложнив историю. Их исследование, " Возвышение Европы : Atlantic Trade, Institutional Change and Economic Growth", устанавливает надежную статистическую связь между ускоренной урбанизацией и экономическим ростом в Европе и "плодами заморского принуждения" Померанца в Новом Свете в период с 1500 по 1850 год. На основе данных становится ясно, что разница в темпах роста Западной Европы по сравнению с другими регионами в этот период времени почти полностью объясняется ростом стран, имеющих выход к Атлантическому океану, или тех, кого авторы называют "атлантическими торговцами". Поразительно, что эта разница начинает проявляться практически сразу после прорыва Колумба в Новый Свет (поэтому авторы используют такую раннюю дату, как 1500 год). Данные, использованные Асемоглу, Джонсоном и Робинсоном, отличают экономический рост атлантических портовых городов Западной Европы не только от средиземноморских и не имеющих выхода к морю восточноевропейских городов, но и от азиатских. † Однако именно в начале семнадцатого века начинается наиболее резкое расхождение, которое вряд ли может быть делом случая. Именно в этот момент голландцы, а вслед за ними и англичане начали активную погоню за богатствами Африки. Разумеется, они делали это через торговлю золотом и рабами: голландцы - через бразильское плантационное хозяйство, работорговлю и связанную с ней торговлю в Вест-Индии; англичане - через Барбадос, а затем и через другие развивающиеся сахарные острова в Карибском бассейне, в результате чего Британия стала доминирующей работорговой державой в Атлантике.

Положив начало этому расхождению с Европой в 1500 году, авторы заставляют нас ненадолго вернуться к истории возникновения богатых золотом королевств в африканском регионе Сахель в средневековую эпоху, включая визит в Каир и паломничество в Мекку малийского императора Манса Муса. Благодаря этому путешествию на европейских картах было отмечено существование богатых источников африканского золота , что послужило толчком к длительному путешествию Португалии вдоль побережья Западной Африки в поисках источника этого огромного богатства. Это еще один способ продемонстрировать, как прорыв Португалии в обнаружении золота в Эльмине стал важнейшей вехой в европейской истории, которая была упущена из виду в стандартных повествованиях об этом периоде, которые быстро переходят к открытию морских путей в Азию, рассматривая Африку так, как будто она не представляет собой никакого интереса или выгоды.

Асемоглу, Джонсон и Робинсон не утверждают, что в послесахарный период рассматриваемых ими эпох стоимость новой торговли с Африкой (текстиль и другие товары для рабов), с Карибским бассейном (сахар и другие продукты плантаций) или с североамериканским материком (британские мануфактуры), взятая отдельно или вместе, была достаточно велика, чтобы дать универсальное объяснение дальнейшему ускорению экономического подъема основных атлантических держав Европы начиная с XVII века. Вместо этого они выдвигают другую теорию модернизационных изменений, одновременно более тонкую и сложную. По их мнению, в начале этого периода Мадрид и Лиссабон получили новые важные источники богатства за счет добычи полезных ископаемых (особенно Испания), плантационного сельского хозяйства и работорговли (особенно Португалия). Это способствовало значительному росту внутриевропейской торговли, а также значительному усилению имперской конкуренции между этими иберийскими соседями, а затем и между все более широким кругом европейских держав. Однако наибольшую выгоду от развивающихся связей с Новым Светом получили Голландия, Англия (позднее Британия) и, впоследствии, Франция. Этот аргумент особенно сложен, поскольку в своей оценке выгод и последствий империи он выходит далеко за рамки узких измерений доходов от торговли.

Авторы предполагают, что тот факт, что голландцы и англичане были гораздо менее абсолютистскими в своих политических структурах по сравнению с иберийскими державами, поставил их в более выгодное положение для поиска и развития богатства, а также для получения более глубокой прибыли по мере того, как атлантическая экономика становилась все более интегрированной. В то же время, по их мнению, рост новых частных состояний, особенно связанных с работорговлей и ее ответвлением - плантационным сельским хозяйством, способствовал ограничению власти монархов, что привело к сокращению королевских монополий, укреплению политического плюрализма и появлению более сильных и благоприятных для бизнеса институтов. Нигде это не было так верно, как в Англии. Там работорговля стала центральным вопросом в дебатах XVII века о том, от кого, по словам британского историка Уильяма А. Петтигрю, " должна исходить легитимность английского государства [или от подданных короны]". Противники королевской монополии на африканское рабство стали весьма искусны в лоббировании интересов парламента и изложении своих взглядов в свободной прессе. Настолько, что Петтигрю назвал эту борьбу " не реликтами традиционного , докапиталистического общества, [а] дистиллятом динамичных основополагающих моментов современного общества". Однако это было только начало. В последующее столетие это лобби помогло Британии стать рабовладельческой сверхдержавой, а затем выкристаллизовалось в нечто более официальное, известное как the West India Interest , которое боролось за защиту плантационного хозяйства рабов и после отмены рабства в Британии в 1807 году.

Роль новой бизнес-элиты, чье процветание было связано с рабством, стала важной характеристикой Английской гражданской войны 1642-1649 годов и Славной революции 1688-1689 годов. По иронии судьбы, оба эти события, если рассматривать их с узкой точки зрения самих англичан, в основе своей были борьбой, направленной на расширение "свободы" путем ограничения власти монархии. Асемоглу, Джонсон и Робинсон опираются на эту историю, чтобы сделать более широкий вывод о восхождении Европы: