Уайт-Ривер в огне - Джон Вердон

надеялся, что его не вполне честный способ получить нужную информацию, не обернётся для неё проблемами. Последствия за предъявление документов, которые, возможно, уже недействительны, неизбежны, но он рассчитывал, что удар придётся по нему, а не по ней.

Его план был прост: вернуться домой и внимательно просмотреть список, который она ему передала. Не то чтобы он ожидал внезапных озарений, но лишний раз вглядеться в имена — не вредно; пригодится, если одно из них всплывёт позже в нужном контексте. К тому же было больше, чем вероятно, что кто-то из этого перечня до полусмерти напуган возможным выздоровлением Лумиса, боялся того, что он может рассказать, — настолько боялся, что постарался обеспечить, чтобы этого не случилось.

Последовательность букв и цифр на карточке вновь вспыхнула в памяти Гурни. Если эти загадочные знаки и впрямь хранили информацию о том, за что Лумиса сначала пытались пристрелить, а затем добили ножом для колки льда, чтобы не позволить ему говорить, — расшифровать их значение было важнее, чем когда-либо.

Возвращаясь в Уолнат-Кроссинг, он проезжал мимо съезда на Ларватон с межштатной трассы и размышлял, не означают ли цифры из сообщения 13111 номер почтового ящика, когда зазвонил телефон.

Звонил Уиттакер Кулидж.

Голос звучал натянуто — Гурни не мог понять, от волнения это или от страха.

— Мне удалось выйти на человека, о котором вы спрашивали. Думаю, можно устроить какое-то общение.

— Хорошо. Каков следующий шаг?

— Вы всё ещё в городе?

— Могу вернуться через двадцать минут.

— Зайдите ко мне в кабинет. Тогда я буду знать, что делать дальше.

На следующей развязке Гурни съехал с трассы и повернул назад, к Уайт-Ривер. Припарковался на прежнем месте у кладбища и вошёл в церковное здание через заднюю дверь.

Кулидж сидел за столом у себя в кабинете. На нём было священническое облачение — чёрный костюм, тёмно-серая рубашка с белым воротничком. Рыжеватые волосы расчёсаны на прямой пробор.

— Присаживайтесь. — Он указал на деревянный стул у стола.

Гурни остался стоять. В комнате стало прохладнее, чем раньше — возможно, потому что огонь в камине погас. Кулидж переплёл пальцы: жест выглядел наполовину молитвенным, наполовину встревоженным.

— Я поговорил с Кори Пэйном.

— И?..

— Думаю, он хочет поговорить с вами не меньше, чем вы — с ним.

— Почему?

— Из‑за обвинений в убийстве. В его голосе слышались и злость, и страх.

— Когда встретимся?

— Есть промежуточный этап. Я должен набрать номер, который он мне дал, и включить громкую связь. Он хочет задать несколько вопросов до личной встречи. Вас это устроит?

Гурни кивнул.

Кулидж поднял трубку стационарного телефона, набрал номер, поднёс к уху. Через несколько секунд сказал: — Да... готово... Перевожу вас на громкую связь. — Он нажал кнопку и поставил трубку. — Можете говорить.

Из динамика раздался резкий, раздражённый голос: — Это Кори Пэйн. Дэвид Гурни? Вы здесь?

— Здесь.

— У меня к вам вопросы.

— Слушаю.

— Вы согласны с тем, что говорил Делл Бекерт о снайперах и Союзе защиты чернокожих?

— У меня недостаточно фактов, чтобы соглашаться или не соглашаться.

— Согласны ли вы с его обвинениями против меня?

— Ответ тот же.

— Вы когда‑нибудь стреляли в людей?

— Да. В парочку убийц‑психопатов, которые целились в меня из пистолетов.

— А как насчёт перестрелок, которые не так просто оправдать?

— Других не было. И слово «оправданно» никогда многого для меня не значило.

— Вас не волнует, оправдано ли убийство?

— Убивать или не убивать — это вопрос необходимости, а не оправдания.

— В самом деле? Когда убийство другого человека становится необходимым?

— Когда это спасает жизнь, которую иначе не спасти.

— Включая вашу собственную?

— Включая мою.

— И только вам решать, насколько это необходимо?

— В большинстве случаев нет возможности для более широких обсуждений.

— Вы когда‑нибудь подставляли невиновного?

— Нет.

— Вы когда‑нибудь подставляли виновного — того, в чьей виновности были уверены, но у вас не хватало законных доказательств для суда?

— Нет.

— А хотелось?

— Много раз.

— Почему не сделали?

— Потому что ненавижу лжецов и не хочу ненавидеть себя.

Последовала пауза — настолько долгая, что Гурни решил: связь оборвалась.

Наконец вмешался Кулидж: — Кори? Вы ещё на линии?

— Я обдумываю ответы мистера Гурни.

Снова тишина, на этот раз короче.

— Ладно, — произнёс голос из динамика. — Можем продолжать.

— Как и договаривались? — уточнил Кулидж.

— Как и договаривались.

Кулидж нажал кнопку, разомкнув соединение. Он выглядел удовлетворённым, даже немного расслабленным.

— Всё прошло неплохо.

— И что теперь?

— Теперь мы поговорим, — отрезал голос у Гурни за спиной.

33.

Стройная фигура Кори Пэйна в дверном проёме казалась собранной для прыжка — только непонятно, к Гурни или от него. В атлетической фигуре и чеканных чертах лица угадывалось родство с Деллом Бекертом. Но в глазах, вместо отцовского высокомерия, жгло что‑то едкое.

Пэйн и Гурни стояли друг против друга. Кулидж сидел за столом; он отодвинул стул, но не встал, будто по какому‑то странному расчёту решил, что стоячие места уже заняты.

Гурни заговорил первым:

— Ценю ваше желание поговорить.

— Это не услуга. Мне нужно понять, что, чёрт побери, происходит.

Кулидж отодвинулся ещё на пару дюймов и жестом показал на кресла у камина:

— Господа, не присядете?

Не сводя взгляда с Гурни, Пэйн осторожно подошёл к коричневому кожаному креслу по другую сторону камина. Гурни опустился в такое же кресло напротив.

Он всматривался в лицо Пэйна:

— Вы похожи на своего отца.

Губы молодого человека дрогнули:

— На человека, который называет меня убийцей.

Гурни поразил тембр его голоса: тот же, что у отца, но тон жёстче, злее.

— Когда вы сменили фамилию с Бекерт на Пэйн?

— Как только смог.

— Почему?

— Почему? Да потому что вся эта патриархальная шелуха — чушь собачья. У меня был не только отец, но и мать. Её фамилия — Пэйн. Так мне больше нравится. Какая разница? Я думал, мы поговорим об убийствах, в которых меня обвиняют.

— Да, к этому и идём.

— Ну?

— Вы их совершили?

— Нет! Это нелепо. Глупая и отвратительная идея.

— Почему нелепо?

— Просто потому. Стил и Лумис были хорошими людьми. Не такими, как прочие в этом вонючем отделе. То,