Сталинский рейд - Сидор Артемьевич Ковпак

– Партизанская тактика еще не разработана; прежде чем задачку решить, треба хорошенько головой об сосну постукать.

Нет, просто не верилось уже, что были такие тяжелые дни, что всего год назад мы чувствовали себя как кучка моряков, потерпевших кораблекрушение, выброшенных бурей на чужой берег, что мы думали тогда о Москве, о Красной Армии, как о чем-то далеком, далеком. В Спадщанском лесу мы были счастливы уже только тем, что сумели передать свои координаты в Харьков, командованию Красной Армии, а сейчас мы идем на запад как частица Красной Армии, как ее разведка, как посланцы Сталина.

Мысль, что мы посланцы Сталина, – под этим лозунгом проходил наш рейд на Правобережье, – так подняла людей в собственных глазах, что некоторых просто узнать нельзя было, люди изменились и внутренне, и внешне.

Комиссар Руднев и начштаба Базима – до чего разные и по характеру, и по всем своим склонностям люди: один с юношеских лет служил в армии, другой всю свою жизнь отдал учительской работе; об одном говорили «орел», о другом – «душа-человек». Бывало, посмотришь в лесу на Семена Васильевича – усы подстрижены, закручены щегольски, чисто выбрит, шинель, туго затянутая ремнем, без морщинки, над воротником гимнастерки белоснежная полосочка – ну, прямо только из города человек приехал, а посмотришь на Григория Яковлевича, расхаживающего в каком-то балахоне, сшитом из одеяла, и подумать можно: а этот, наверное, никогда из леса не выходил, оброс как – ужас! И вдруг – что случилось с человеком! – и взгляд другой, и походка уже не та, и на внешность свою стал обращать внимание – в балахоне его уже не увидишь, щеки подбривает, бородку холит. У меня самого в Спадщанском лесу лицо так заросло, что люди пугались. Прошло это время. Теперь не побреешься пару дней, и кто-нибудь, намыливая у пенька щеки товарища, уже приглашает:

– Товарищ командир, не хотите побриться?

С мылом очень трудно было, но для бритья у каждого имелся обмылочек. Большой ценностью считался, на него можно было трофейные часы променять. В партизанской жизни по отношению человека к таким вещам, как мыло, бритва, почти всегда можно было судить о его моральном состоянии.

Еще перед выходом из Брянских лесов партизанские группы были переименованы в роты, отряды – в батальоны, и названия подразделений заменены порядковыми номерами. Это было сделано с целью маскировки: отряды наши назывались по районам своих формирований, что позволяло противнику сразу определять, с кем он имеет дело. Но очень многие партизаны поняли смысл переименования иначе. Они увидели в этом признание своих заслуг, признание за партизаном права считать себя воином Красной Армии. Если первое время у нас довольно сильно чувствовалось различие между бывшими военнослужащими и людьми, пришедшими в отряд с гражданской работы, не служившими никогда в армии, то во время Сталинского рейда это различие совершенно исчезло. Все стали военными. Рудневу не приходилось уже прививать людям армейские привычки, доказывать им необходимость жесткой дисциплины, никто уж не говорил: «К чему эти строгости – мы же не военнослужащие» – все сами подтягивались, армейские привычки появились у людей, которые казались раньше штатскими до мозга костей.

Самая строгая дисциплина не могла бы так подтянуть партизан, как подтянула их мысль, что Сталин доверил им большое дело, что в его плане они играют какую-то роль.

Коротким был наш праздничный митинг в лесу, на котором я зачитал приветственную телеграмму, полученную нами в тот день по радио из Москвы.

Одним желанием горели все: скорее перейти через Днепр, скорее выйти в районы, куда направил нас Сталин, приступить к выполнению его задания.

Никаких средств переправы, кроме нескольких рыбацких лодок, найденных в прибрежных деревнях, у нас не имелось. Паром стоял на правом берегу, у города. Решено было, как только стемнеет, перебросить на лодках в город роту автоматчиков с тем, чтобы она захватила паром и обеспечила переправу отрядов.

Был у нас боец по кличке Сапер-водичка. Сапер – потому, что когда-то служил в армии сапером, любил говорить «мы – саперы», а «водичка» – потому, что ни о чем не мог коротко рассказать, увлечется, расписывая подробности, и не поймешь у него, в чем существо дела. Командир как-то предупредил его сердито, когда он явился к нему с докладом:

– Только поменьше, сапер, водички.

С тех пор и пошло: Сапер-водичка.

Между прочим, у нас были большие мастера по изобретению кличек. Только поступил в отряд новый боец, как, слышишь, его уже окрестили. Давали, конечно, и такие клички, которые приходилось сейчас же запрещать.

На Днепре Сапер-водичка, отправившийся ночью на лодке с автоматчиками в Лоев, впервые изменил своему прозвищу. Вернувшись спустя два часа, он доложил мне без единого лишнего слова:

– Товарищ командир, переправа готова.

– Паром где? – спросил я, так как усомнился, услышав такое необычное для него лаконичное донесение.

– Тут, у берега, товарищ командир, пригнали его.

Мне все-таки не верилось, подозрительно было, что Сапер-водичка отвечает так коротко и ясно, да и что-то уж очень быстро переправа обеспечена. Послал конных на берег проверить. Прискакали назад, докладывают то же самое:

– Паром пришвартован к левому берегу.

Автоматчики переправились на правый берег в полночь, к двум часам захваченный врасплох гарнизон Лоева был уничтожен, в три часа началась переправа отрядов.

Мы торопились перебраться через Днепр, так как на реке появилось уже «сало», но переправочных средств было мало, и пришлось задержаться в Лоеве на трое суток. Артиллерия и обозы переправлялись на пароме, бойцы на лодках, а лошади вплавь. К нашему появлению на правом берегу Днепра немцы совершенно не были готовы. Вблизи Лоева сколько-либо крупных сил у них не оказалось. Противнику пришлось наскоро собирать мелкие гарнизоны, и только на другой день, когда переправа шла уже полным ходом, к Лоеву подошел отряд немцев, человек двести на автомашинах, с несколькими броневиками. Наша передовая застава, выдвинутая за город, отбросила противника. Переправа продолжалась безостановочно. Одни роты переправлялись, другие прикрывали их. На третий день немцы пытались атаковать переправу силой батальона, но были рассеяны огнем нашей артиллерии, переправившейся в Лоев вслед за первыми ротами.

Жители города, не понимавшие, откуда вдруг появилась такая масса партизан, да еще с пушками, сначала робко выглядывали из окон, но быстро ожили. Как гитлеровцы ни запугивали народ, ни дурили людям головы, но затрепетал красный флаг, поднятый на пожарной вышке, грянула гармонь, пустились партизанские деды в пляс, я тоже не удержался, –