Сталинский рейд - Сидор Артемьевич Ковпак

железных и шоссейных дорог, с многочисленными переправами через реки, являются в данный момент важнейшими стратегическими путями. Наша задача состоит в диверсионной работе на этих путях подвоза из Германии живой силы и техники к Волге и предгорьям Кавказа, где происходили тогда решающие бои. Одновременно нам ставилась задача по разведке укреплений, возводимых немцами на правом берегу Днепра, и тут же указывалось, что этот господствующий берег несомненно будет скоро представлять собой плацдарм ожесточенных боев.

Приказ был совершенно секретный. По некоторым вскользь оброненным словам товарища Сталина можно было догадаться, что этот партизанский рейд связывается в его замысле с какой-то большой, очень скрытно подготавливающейся операцией Красной Армии, что как ни тяжело сейчас на фронте, а скоро надо ждать радостных событий. Тем большая ответственность лежала на нас за сохранение тайны.

Прежде чем я добрался с аэродрома орловских партизан до Старой Гуты, мне несколько раз пришлось выступать с докладами в лесных селах и на полянах, заселенных народом из спаленных немцами деревень. Привяжет баба к дереву корову, козу или поросенка, посадит под деревом малых детишек и строит курень вместо сожженной хаты. Далеко по лесу раскинулись такие курени. Обжились уже люди в шалашах и землянках, понастроили вокруг клетушек да загородок для домашней птицы и мелкого скота, вырыли ямы для картофеля на зиму; таскали его по ночам издалека, со своих брошенных усадебных огородов, также украдкой от немцев хлеб убирали с полей, перетаскивали в лес по снопу, грибы и ягоды сушили, орехи и желуди собирали.

Как я ни торопился к себе, но проехать мимо этих людей было невозможно. Да они бы и не пропустили меня. Люди толпами выходили на дорогу и заворачивали коней.

– Ну, что там в Москве? Что товарищ Сталин каже? О втором фронте не слыхать?

– Как не слыхать! —говорю. – Второй фронт гремит уже.

Люди спрашивают:

– Где же он гремит?

– Неподалеку тут, – говорю, – в лесу, партизанский фронт.

Я боялся, что с выходом в рейд наших отрядов, стоявших заставами по южной опушке леса, немцы опять проникнут в освобожденный партизанами край, хотел, чтобы на опустевшие боевые места встали те, кто пока еще мирно жил в лесу, и поэтому всю свою речь сводил к одному:

– На чужой коняке в рай не въедешь.

Среди народа, скрывавшегося от немцев в лесу, были люди, которые называли себя партизанами. Дошел человек до мысли, что не остается ему ничего больше, как бороться с врагом, раздобыл он себе кое-какое оружие, но не хочется ему очень отрываться от своей семьи, и вот он живет вместе с ней под одним деревом – тут же спит и суп варит, жинка его корову доит, а он рядом на посту стоит с ружьем. Вот почему я особенно напирал на то, что товарищ Сталин назвал нас, партизан, вторым фронтом. На фронте находишься, так надо и бить врага по-фронтовому, не давать ему покоя ни днем ни ночью, бить и бить без передышки.

– Не бойся оторваться от своей базы, не держись за дерево – деревья всюду есть, не ты ховайся от немца, а пусть он от тебя ховается, – говорил я, возбужденный мыслью о предстоящем рейде по заданию Сталина.

Вернувшись в Старую Гуту, я прежде всего рассказал о беседе с товарищем Сталиным нашему комиссару Семену Васильевичу Рудневу. Только ему я мог сообщить полностью содержание секретного приказа. Мы заперлись с Семеном Васильевичем в трофейной венгерской санитарке, стоявшей в лесу рядом со штабным шалашом на случай, если кому нужно уединиться, чтобы поработать спокойно.

– Вот, – сказал я, постучав пальцем по карте в районе междуречья Волги и Дона, – вот куда мы смотрели. А вот куда показал нам Сталин, – я очертил пальцем указанные в приказе районы Правобережной Украины. Наверное у меня так блестели тогда глаза, что Семен Васильевич и без слов мог понять, что это означает.

Он молча посмотрел на меня.

– Понял? —спросил я.

– Кажется, – ответил Семен Васильевич, – ты хочешь сказать, то мы идем на правый берег Днепра?

– Да, идем пока только мы.

Я сказал это так, что Семен Васильевич тоже сразу понял, что означает «пока». Вообще, нам не надо было много слов, чтобы понять друг друга. Во время этого памятного разговора Семен Васильевич вдруг спросил меня:

– А карту видел?

Нечего было спрашивать, какой картой он интересуется. Эта карта у нас с ним всегда была в мыслях. Сколько раз мы представляли Сталина, отмечающего на этой карте наш боевой маршрут. И все-таки я не заметил ее, был у Сталина и не обратил внимания на его карту, не мог сказать даже, была ли вообще в кабинете какая-нибудь карта. В кабинете Сталина мне ничего не запомнилось, за исключением телефонов, и то, вероятно, только потому, что Сталин часто подходил к ним.

– А говорят еще: Ковпак только глянет – и сразу все заметит, ничего от него не укроется, – посмеялся надо мной Семен Васильевич,

Я должен был признаться, что на этот раз моя наблюдательность изменила мне.

Мы просидели тогда с Рудневым в санитарке за картой, разложенной на выдвижном столике, несколько часов, и никто не прерывал нашей беседы, хотя вокруг штаба нетерпеливо похаживало очень много нашего народа, жаждавшего поскорее услышать от меня что-нибудь о Сталине. Боевой у нас народ был, но скромный. На следующий день на митингах, проведенных по отрядам, командиры объявили, что нам предстоит выполнить личное задание Сталина. Народ ответил на это восторженным криком «Ура!», и ни один боец не задал командиру вопроса – какое задание, куда пойдем, как будто никого это не интересовало. Достаточно было того, что пойдем по заданию Сталина.

В дальний путь на славные дела…

Я прилетел из Москвы с таким чувством, как будто вся наша прошлая борьба, весь ее опыт вдруг приобрели какое-то новое, большое, непредвиденное нами значение, новый, большой смысл. И в то же время мне казалось, что все то, что мы делали до сих пор, это только подготовка к тому, что нам еще предстоит.

Действительно, что показал нам собственный опыт, к чему он толкал, чему учил?

Труднее всего нам приходилось в оборонительных боях, которые навязывал нам противник. Только в этих боях он мог использовать свое превосходство в численности и технике. Наибольших успехов мы достигали, когда пользовались свободой маневра. Все наши расчеты и планы с момента выхода из Спадщанского леса всегда строились на стремительности марша, скрытности подхода, внезапности нападения. Находясь в движении, маневрируя, имея возможность в любой