Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

почему все не вышло? Да потому, что Репин был всех нас умнее. Он понимал, что леваки, а они были у власти и в правительстве, – все эти Бухарины и Мейерхольды – сделали бы свое гнусное дело, они заели бы Репина. (…)

Я не написал тогда в своей статье, что, когда мы приехали, Репин нам показал журнал – наш советский, кажется, «Крокодил», где на него была сделана гнусная карикатура. Будто бы Репин пришел в профсоюз просить работенку, а ему говорят: самим-то трудно найти. И чтобы как-то успокоить Репина, мы сказали, что дураков не сеют, не пашут, а они сами вырастают. Но ведь это были не дураки, а умные мерзавцы. Дураки – они не мерзавцы, а фанатики. Вот я что-то давно не вижу фанатиков русского искусства. Исключение – это Корин. Он по складу личности – фанатик русского искусства.

Это надо понимать, усвоить, иначе будут непозволительные поступки, обиды.

Очень много у нас за революцию накопилось обид, неодаренных руководителей, неодаренных руководимых…»

Фазаны, гречиха, клубника. У Сталина на даче

Климент Ефремович Ворошилов собирал картины советских художников и часто общался с самими творцами. Они охотно дарили ему свои произведения, сопровождая подарок трогательными надписями. Так что Ворошилов не только собрал огромную коллекцию картин, но и был лично знаком со многими художниками страны.

Он знал, что все стремились сделать портрет Сталина с натуры, но Сталин все время как-то обходил этот вопрос стороной и отделывался шутками.

В 1933 году Ворошилов уговорил вождя принять делегацию художников у себя на даче. В состав группы вошли Исаак Бродский, Александр Герасимов, Василий Сварог, Федор Модоров и Евгений Кацман. Встреча была назначена на 6 июля 1933 года; художники готовились к ней заранее. Накануне встречи у Модорова почему-то отказал телефон, а Василий Сварог заболел и, сославшись на недомогание, к Сталину не поехал.

В дневнике Евгения Кацмана подробно описана эта памятная встреча. Я привожу выдержки из дневника 1933 года, ничего не изменяя. Видно, что Кацман очень хотел, чтобы Сталин заметил его особо, но, с другой стороны, был предельно осторожен в своих высказываниях и действиях и находился, судя по записям, все 10 часов встречи в большом напряжении. В дневниках он неоднократно отмечал, что Сталин не любил болтливых.

8 июля 1933 г.

«У Сталина.

6 июля были с Бродским и Герасимовым у Сталина. Провели подряд, не разлучаясь, 10 часов, с 14 до 24 часов. Боже мой, 10 часов со Сталиным! Я писать не могу от избытка чувств, от огромной радости свидания с этим гениальным человеком.

Ну ладно, по порядку, надо записать разговор. Вот уже мемуары!!?

Телефон Модорова не действовал, и к 12 часам у меня собрались Бродский и Герасимов. За Герасимовым я сходил. Волновался, застану ли, потел от смеха и ругался от грязи и дождя. С утра со мной держали связь секретари Ворошилова. После 12 часов позвонил секретарь и сообщил номер машины.

Наконец мы в машине. Отъезжаем от нашего дома на Масловке. Через Москву, через Дорогомилово, через Кунцево в Зубалово в резиденцию Сталина.

Приехали к Ворошилову. Его домоправительница Лидия Ивановна с детьми завтракала.

– Где Климент Ефремович?

– Гуляют.

– Что же нам делать?

– Придется ждать.

Вышли в парк около дома, сели на скамейку и болтали изредка, увидим ли Сталина. Бродский выразил твердую уверенность. Я тоже. Скоро показался Ворошилов в русской рубашке. Как всегда, внес оптимизм. Нас усадили на скамейку, он не хотел раньше нас садиться. А меня сжал в своих железных объятиях и бросил на скамейку. Минут пять посидели, потом он пошел в дом. Вышел оттуда в фуражке и сказал:

– Ну пойдемте.

– Куда?

– К Сталину.

Боже мой, думаю, неужели к Сталину? О чем-то говорили по дороге, а я все думал об одном и том же: к Сталину? И даже поделился этими мыслями со всеми. Ворошилов сказал, как он волновался перед встречей с Губиным, с Шаляпиным, с Лениным, у которого первый раз остановился на ночь. Герасимов обратил внимание на человека, идущего сзади.

– Это свой?

– Свой, свой, – отвечает Ворошилов.

Наконец мы подошли к ограде. Я дико волнуюсь и радуюсь, и вспоминаю, как в 1926 году я так же волновался около ограды дома Репина в Куоккала, когда ездил в Финляндию. Ворошилов постучал. Нам открыли железные ворота, отдали честь, и мы у Сталина на даче. Хорошо здесь. Замечательная дача. Довольно большой дом, от которого идет стеклянная галерейка, кончающаяся маленьким домиком. Тишина. Ни одного человека. Здесь можно думать и умственно работать. Но эти темпы в страшном разрыве с шумной на весь мир деятельностью Сталина. Эта тишина на даче, в которой особенно грандиозен Сталин.

Идем к террасе, и вдруг спокойно, в сером костюме, в сапогах, с трубкой, спускается Сталин. Лицо ласковое, со спокойной улыбкой, все движения гармоничны, никакой нервозности, полное отсутствие экзальтации. Вероятно, Сталин максимально объективно воспринимает людей и события. Так волнуюсь, что не помню, как началась беседа; помню, как Ворошилов подошел к нему первый и представил нас, начал с меня. Пошли в глубь сада. Проходя мимо грядок клубники, Ворошилов охнул от размеров ягод. Сталин пошел к столу, над которым висела электрическая лампа и шнур со звонком. Ворошилов, Герасимов и Бродский стали рвать клубнику. Меня потянуло к Сталину, но Ворошилов сказал: "Идите рвать клубнику, а то я все равно свою не дам". Я пошел на грядку, а потом все вместе пошли к столу посередине сада, где Сталин, по-видимому, обедает под открытым небом. Расселись. Я дал Сталину каталог наркомовской выставки. Вокруг выставки и завязалась беседа. Заговорили о наших работах в каталоге, о Бродском и Герасимове. Сталину не очень нравится деревенская поза у Герасимова и соответственно лицо с движениями. Руки с движением, а рот закрыт. Немного остановились на глазах моего "Ворошилова" – почему они более глубокие, чем на самом деле?

Я сказал, что цвет глаз меняется. Вот у вас, Иосиф Виссарионович, мне кажется, черные глаза, а они янтарные с черным ободком в действительности. Бродский спросил о своей работе. Сталин сказал, что он плохо знакам с его творчеством.

Встал Сталин – ну что, чайку попьем? Позвонил в звонок. Быстро подошла опрятно одетая, с хорошим цветом лица, но некрасивая женщина, домработница. Быстро принесла самовар, миску с клубникой, кувшин молока и сахар. Герасимов стал разливать чай и по ошибке налил чай в кувшин, полный молока. Сталин опять позвонил и сказал домработнице – ошиблись, вы налили молоко в чай.

Хохотали все. На одной стороне Герасимов и Бродский, в конце стола Ворошилов, на другой стороне Сталин и я. Я сознательно садился ближе к Сталину, чтобы