Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

За междометиями и короткими фразами, связанными с чаем, клубникой и прочим, мы вели себя по тому расписанию, которое я написал в Москве и которое мы коротко обсуждали вместе с Бродским и Герасимовым. Забросали следующими вопросами (вернее, я говорил, изредка Герасимов и Бродский) о том, что у нас нет в стране художественного суда, что у нас нет передачи опыта, что с каждым днем – прямо катастрофа. Бродский сказал, что тот вуз, который сейчас имеется в Ленинграде ниже дореволюционной школы. Говорили мы о том, что академию необходимо иметь в Москве и в Ленинграде, и что необходимо отдать академию в руки реалистов. Все остальное – бесполезно.

– Кого сделать ректором? – спрашивает Сталин.

– Назначьте Бродского, – говорю я.

– А я против, – говорит Ворошилов. – Когда же он будет работать?

– Ну так что, Бродский? Вы настаиваете? – говорит Сталин.

Останавливаемся на Бродском. Заговорили о Музее Социализма, о том, что нам необходима наша Советская галерея, причем выставка "15 лет художников РСФСР" и "15 лет Красной армии" пошли бы в основу этого музея.

Сталин: "Надо же РСФСР и СССР; надо искусство Украины, Узбекистана, Закавказья – всех народностей". Этот вопрос не заставил на себе задержаться, не возникло возражений. Говорили о том, что для создания обстановки, где бы процветало мастерство, необходимо создать лучшим мастерам авторитет. Выделить группу художников, поставить в центре внимания и стабилизировать их имена и звания.

Сталин сказал, что это мы сделаем, это сделать необходимо. Я спросил, не находите ли вы необходимым организацию комиссариата искусства. Сталин сейчас же ответил – нет, нет, это нам не надо, пусть свободно развивается, пусть никто не мешает. Ваше дело, художников, вольное, а комиссариат свяжет. Я сказал, а ведь вот Перикл 42 года руководил демократическими Афинами и искусством Афин. За 42 года создали, благодаря упорству государства, величайшие, непревзойденные шедевры искусства. Не помешал Перикл, а помог. Вот, тов. Сталин, будьте нашим Периклом.

– Вот Ворошилов ваш Перикл, – сказал Сталин с улыбкой.

– Да, Климент Ефремович очень много сделал, принес огромную пользу, художники больше всех обязаны Ворошилову. Очень большую ясность внес Ваш лозунг – социалистический реализм.

– Почему? – спрашивает Сталин.

Я понимал, что со словами надо обращаться бережно, вставлять куда нужно.

– Уделите немного внимания нашим делам искусства, и пышно расцветет наше искусство, не хуже, чем в Афинах.

Заговорили о необходимости заграничных поездок.

– Это необходимость, – сказал Сталин. – Ведь мы послали 50 000 ученых и инженеров за границу, на учебу. Мы на это истратили 250 миллионов рублей, но это чепуха по сравнению с тем, что получили только благодаря этому, так хорошо и быстро построили пятилетку. Художников обязательно надо послать за границу – это необходимость.

Говорили о том еще в связи с заграницей, что послать надо только тех художников, которые не для собственного развлечения катаются за границу, и только реалистов, чтобы они, вернувшись, принесли пользу СССР.

Заговорили о формализме. Сталин спрашивает с хитрой и ласковой миной, что такое формализм. Опять берем каталог и говорим на примерах Шевченко, Штеренберга и других. Вот видите, Иосиф Виссарионович, здесь не важны идеи и чувства, а важны особые технические приемы, красочные пятна и т.д.

– Это никуда не годится, – говорит Сталин. – Нужен живой человек, живой цвет, живая вода, движение, нужно все живое, вот какие нам картины нужны, вот какое искусство нам нужно. Портрет должен быть похож. Непохож, значит, плохо, и это не портрет.

Говорили о реализме в искусстве, и кто возглавляет.

– Аркадьев!

– Что за человек? – спрашивает Сталин.

– Вот Климент Ефремович вам скажет, – говорю.

– Балда Аркадьев, – говорит Ворошилов.

Товарищ Сталин:

– Ну а что надо сделать главное у себя?

Тут я задумался.

– Ну, ну, – говорит Сталин, – Кацман начал петли делать?!

– Нет, – говорю, – я петли никогда не делаю, а дайте мне 15 минут.

Сталин называет фамилии: Мутных, Трофимов, Славинский. Все они не твердые люди, но больше всех Сталина удовлетворил Славинский. Он знаком с искусством, он объединяет, он организатор.

– А что такое организатор, он имеет вожжи, со всеми в хороших отношениях? – спрашиваю я Сталина.

– Организатор – это человек, который объединяет около себя людей, отбрасывает негодных, легко общается с коллективом и борется с противником. Конечно, организатор не может быть со всеми в хороших отношениях.

Это я специально, чтобы потом Перельману рассказать мнение об организаторах гениальнейшего из организаторов.

– Есть, – прибавил Сталин, – организатор, который сразу около себя сбивает все сто человек, а есть, который отталкивает спокойно 98, оставляя только двоих, а потом, через некоторое время, опять сотня собирается. Возможно в организации собирать народ, объединять вокруг себя, а не отталкивать.

Заговорили о Бродском как о главном кандидате на главу искусства.

– Вот у него как раз с литературой неважно, – говорит Сталин. – Он не объединит, не соберет вокруг себя народ. Я читаю его стенограмму, слов много и так, и эдак, а смысла мало. А то так будут говорить и Фадеев, и этот кубанец, как его – Ставский.

– Нет, – говорю, – я за Ивана Михайлова, он прекрасный человек. Герасимов и Бродский очень помогли нам. Чудесный человек, на редкость полезный.

– Ты слышишь? – говорит Сталин Ворошилову.

– И еще, – говорю я, – одни вещи: вот Бродский и Герасимов вроде как не хотят об этом говорить, а я стою на том, что именно со Сталиным и надо говорить об этом.

Сталин повернулся ко мне и вплотную стал смотреть на меня.

– Я хочу рассказать о наших коммунистах. Нехорошие у нас коммунисты – легавые. Личного примера не дают, не так себя ведут, чтобы быть авторитетом, а как раз наоборот. Я не хочу всех огулом осуждать, есть и честные.

Ворошилов мне подсказывает:

– Лехт и Вольтер.

– Да, Лехт, – говорю я, – и Вольтер.

– Да, – говорит Сталин, – много людей пролезли в партию. Это хорошо, что вы мне рассказали. А как вот у вас Богородский? А? В лидеры лезет, немного чего-то не так. А?

Говорили еще о прессе.

– Наша пресса об искусстве – враждебная советской линии, она прививает нам дурные вкусы и, наоборот, замалчивает о том здоровом, что надо бы культивировать.

– А, – говорит Сталин, – наша пресса (пролетарская) замечательная, мы знаем нашу прессу.

Когда я ему говорил о фокусах, то вспомнил его речь на съезде колхозников, где он сказал, что Октябрьская революция сделала большевиков партийных и беспартийных.

– Так вот, я хочу выступить сегодня как беспартийный большевик.

– Правильно, правильно, –