При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

– Не конфетка, само собой.

– Что-то знакомо очень твой табак пахнет. Откуда?

– Знаешь, Гибадулла-абый дал…

– Чулак? – не поверил я.

– Да, Гибадулла-абый. Бери, говорит…

– Ты сейчас не от него ли идёшь? – спросил я, держа в руках полный кисет Рафгата.

– Посидели немного… Анекдоты рассказывал, сам знаешь…

– Вот оно что, – протянул я с обидой.

Я, как дурак, жду его здесь, а он у Чулака байки слушает! У меня сразу пропала охота рассказывать ему свои секреты. Пускай ходит к своему старому дружку и слушает его. Я думал, Рафгат почувствует мою обиду, перестанет улыбаться своей глупой улыбкой, бросит вонючую цигарку.

– Давай бросим школу! – заявляет он вдруг. – Знаешь, совсем не хочется учиться. Я бы давно бросил, да мать заставляет. Она говорит, что если ты учишься, так и мне надо. А если бы ты не ходил, и меня бы мать не заставила. Всё равно возьмут на войну…

Хотя в душе я был вполне согласен с Рафгатом, но обида сидела во мне крепко, и я решил не поддаваться.

– Говорят, десятиклассникам будет бронь, – сказал я.

– Э, верь бабушкиным сказкам! Вон старуха на Козеголовом конце болтает, будто сам Магди из-под земли вылез. Всё подчистую, говорит, пожирает, конец света пришёл. Вот Гибадулла-абый говорит…

– Интересно, что же говорит пророк Гибадулла?

– Да, просто так… Ты чего сегодня такой колючий? Что-то я не пойму тебя.

– А я – тебя. Болтаешь всякую чепуху…

– Какую чепуху? Я – болтаю?!

Вот так мы и сцепились, наговорили друг другу всяких обидных слов. Какие уж тут секреты раскрывать! И мои слова, все мои думы и сомнения остались со мной, они тяжестью лежали на моей душе. И не было выхода моим вопросам.

Да и что бы я мог рассказать Рафгату? И очень хорошо, что я ничего не рассказал. То, что зреет у меня в душе, рассказать никому невозможно. Я ведь люблю Арзу! До смерти люблю!..

Проклятый колодец не выходит у меня из головы.

5

Утром я собрался на работу, хотя колено ещё и болело. Сидеть дома я уже не мог.

Выхожу из дому и первым делом смотрю на колодец. Крышка на месте. А на той стороне возле дома Маулихи однорукий Гибадулла и Сирай разбирают плетень, тот самый, который я вчера поправлял. Поставили новые столбики и плетут плетень заново. Сирай сбросил свой бешмет, в одной рубашке работает. А Гибадулла одной рукой так ровно и гладко выкладывает, да так быстро, что я невольно засмотрелся. Тут Сирай увидел меня и закричал:

– Эх-ха, вон он идёт, мастер с Нижней улицы!

А Чулак даже и не смотрит в мою сторону.

– Ну и рука! – кричит Сирай. – Здорово же закрепил!

– Он, наверное, за столом отлично закрепляет, – громко добавил Чулак, хотя его рука с быстротой молнии орудовала с прутьями. Работал он ловко, и видно было, что эта работа ему хорошо знакома.

– Видишь ты, как он старался! – веселится Сирай. – Наверное, на что-то надеялся, ведь в этом доме живут самые красивые девушки аула, ха-ха!..

Конечно, мне в своё оправдание и сказать нечего. Моя вчерашняя работа – это детский лепет по сравнению с тем, что они теперь делают.

– Да вы тоже не за спасибо работаете! – крикнул я. Ведь надо было как-то и огрызнуться, показать этому Сираю, что я не намерен признавать его победу, хотя, если говорить по совести, я опять оказывался побеждённым. Два раза за неделю оказаться на лопатках, и от кого – от сына мукомола! Да тут ещё мне вот что в голову пришло: я вдруг понял, почему так весел Сирай – ведь он работает перед окошками дома Арзу, вот и красуется! И бешмет скинул, и улыбается во весь рот, и кричит во всё горло для того, чтобы Арзу его слышала!..

Впрочем, Арзу-то наверняка сейчас в поле, так что зря старается. Рафгат говорил, что дела у них на картошке идут туго, и я ожидал, что увижу ребят где-нибудь около дороги, а оказалось, что они выбирают картошку уже на дальнем конце. Пока я шёл к ним по вскопанной земле, уморился и вспотел. Надо было бы снять толстый суконный пиджак, но под пиджаком у меня была рубашка с заплатками на локтях.

Я уже видел наших: они выбирали картошку, а выпахивали на двух лошадях деревянными сохами. И везде были кучи выбранной картошки. Наверное, вывозить не на чем, ведь машину угнали, лучших лошадей тоже взяли в армию, а на тех, что остались, возят хлеб в Челны, а туда семьдесят километров, так что на одну поездку – два дня. Вот картошка и лежит. Так что нам, ученикам, ещё не скоро придётся сесть за парты, а мне так хочется увидеть Арзу с классным журналом в руках! Как она начнёт? Как будет относиться ко мне?

Сегодня на картошку выделили две подводы, и мы с Рафгатом грузим на телеги тяжёлые мешки. Семенную картошку возят в аул, в старую усадьбу муллы, и там она будет лежать в подвалах до весны. Говорят, подвалы уже полны, а в поле остаётся ещё столько картошки!.. А если пойдут дожди? Уже и сегодня небо такое тусклое, солнце еле проглядывает сквозь низкие серые тучи, так что дождей осталось ждать недолго. А под дождём убирать картошку – это гиблое дело. Ноги по колено в грязи, на картошку налипает земля, мешки тяжеленные, да и сырая картошка скоро начинает гнить в подвалах и буртах. Пока дождика нет, над полем проносится такой порывистый ветер, что девушки хватаются за платки. Холодный резкий ветер несёт запах надвигающейся зимы. Что принесёт эта зима? Победу? Скорее бы!..

Девушки выбирают картошку в вёдра, а потом ссыпают в кучи. На долю мальчишек работа потяжелее: вязать картошку в мешки и таскать эти мешки поближе к дороге.

Работа наша идёт споро, и хотя у меня уже болят плечи и тихо ноет в колене, я не хочу уступать; да ещё и девчонки посматривают в нашу сторону, так что мы друг перед другом стараемся. И лошади с сохами ходят без передышки. Земля сухая, и после сохи на протяжении всей борозды виднеется крупная чистая картошка. Ближе к обеду на поле разводят костёр, ветер гонит дым костра наискосок через поле. Я слышу сладкий запах костра и вспоминаю вчерашний вечер, как мы сидели с Рафгатом на колодце. За всё время Рафгат ещё ни разу не закурил из своего кисета. Видно, вчера прихвастнул, сказав, что курит при