При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

За такими разговорами о дочери она и не заметила, наверное, как начала подсоблять мне, и вдвоём мы поставили плетень на место. Столбик, оказывается, был гнилой внизу, вот плетень и повалило. Я сделал хорошую подпору, вбил новый кол и привязал плетень обрывком верёвки, а Маулиха-апа между тем не умолкала ни на минуту:

– Газеты читает, книжки, такая умница, а вот приличной работы не находится! Вот беда. Не хочется посылать мне её в колхоз, ведь там какая работа? Там разве для неё работа?! Если окунётся в колхозную работу, считай – пропало моё красное яблочко!.. Да брось ты свой плетень! Не слушаешь меня!..

Я засмеялся.

– Всё, Маулиха-апа, плетень на месте стоит!

У неё от удивления округлились живые мышиные глазки.

– Как на месте? О, правда, а я и не заметила…

Когда Карима с Арзу учились в школе, у Маулихи-апа вот было заботы! Стоит Арзу надеть новое платье, как Карима ревёт на всю Нижнюю улицу: ей такое же надо. Если Арзу заплетёт свои пышные курчавые волосы в две косы, точно так же и Карима начнёт заплетать свои немытые космы. Стоит Арзу надеть белый фартук с оборками, Карима поднимает вой, как голодная тёлка, и Маулиха-апа сбивается с ног, ищет, кто бы мог сделать такой же фартук и её дочери, и на другой день глядишь – Карима вышагивает в белом фартуке с оборками.

Всю школу Арзу с Каримой шли вместе, вместе и десятый класс закончили, и пусть Арзу круглая отличница, а Карима где-то в серединке, но у обеих – аттестат!.. Теперь Арзу – учительница, Карима сидит со своим аттестатом дома, тараканов считает. И то, что Арзу взяли на такую работу, Маулиха-апа воспринимает как несправедливость, как удар судьбы.

Работа сделана, мне и домой пора, но Маулиха-апа не умолкает:

– И что такого они в ней нашли? Она что, немецкий язык знает? Как бы не так! Она по-татарски-то не умеет толком говорить! Если бы у неё был авторитет, то язык врага поручили бы ей вести в школе? То-то и оно! Да и откуда у неё возьмётся авторитет? Мать была шлюха, это все знают. Отец подох от пьянки, даже на кладбище не дали ему места! Ну а дед – этот дурак дураком. Что же выходит, у нас в ауле не нашлось девушки из порядочной семьи?…

– Маулиха-апа, мне пора домой.

– Разве? Так быстро?

Иду и чувствую: шаг мой сделался твёрже, ступать не больно. Завтра можно, пожалуй, и на работу, а то без меня всю картошку выкопают. А мама – когда только успела вернуться с работы! – видела, оказывается, как я поднимал плетень.

– Нанялся Маулихе подпорки ставить? – хмуро говорит она. – Сходи лучше, раз у тебя сил через край, принеси воды. Устала я, нитку порвать не в силах, а в доме ни капли, да и у кур в корыте сухо, как в печке. А почему дёготь на твоей рубашке? Эх, дитя, дитя! Снимай, заодно постираю… Сколько картошки мы сегодня нарыли, знал бы ты! Надо спешить, пока сухо. А эти, как табун кобылиц, плесневеют дома! И ты им помогаешь! Надо знать, где тратить свои силы.

Не потому сердится мама, что нет воды. Не понравилось ей, что я был у Маулихи. И прежде: стоит ей увидеть моего брата Калимуллу рядом с какой-нибудь из дочек Маулихи, она тут же вспыхнет и зовёт его домой под каким-нибудь предлогом.

Я взял вёдра и пошёл.

3

На улице семь-восемь мальчишек собрались играть в кашакале. Кашакале – это игра вроде хоккея, игра азартная, шумная, так что возле тех домов, где живут голосистые бабёнки, в кашакале не поиграешь, для этого выбирают место потише, возле тех домов, где живут люди смирные, спокойные. Попробуй поиграть у дома Маулихи, она тут же отнимет твою кашаку, сделанную с таким большим трудом, да ещё и огреет кашакой по спине. Дед Хабиб у Арзу тоже не очень смирный, но днём его нет дома, вот мальчишки здесь и собрались.

Стоят последние сухие тёплые дни, каждый копает картошку, готовит дрова на зиму, а ведь это такая работа – надо из лесу привезти, распилить да расколоть, в поленницы сложить! – и мне даже странным кажется, что мальчишки вышли играть. Нынче они впервые, как началась война, вышли играть в кашаку…

Для них война уже стала привычным делом?

Я опускаю ведро в колодец, а сам смотрю на мальчишек. Колодец у нас не очень глубокий, но вода хорошая, светлая. Я слышу, как ведро шлёпнулось в воду, и жду минуту, пока оно нальётся и погрузнеет. Но когда я начинаю крутить ворот, то цепь вдруг идёт легко, и я понимаю, что она оборвалась.

Растерялся, заглядываю в колодец, но там, конечно, ничего не видно, только тёмная вода поблёскивает. А ведра жалко, и мама расстроится, ведь это ведро памятное – кузнец Юсуф-абый подарил ей на прощание.

И мальчишки, как назло, кричат, зовут играть:

– Сюда, Искандер!

– Мы тебе оставили лунку!

– Неси скорей воду и давай сюда!..

Я отмахнулся от них и поковылял к дому в надежде незаметно взять багор. Но на крыльцо выходит мама!

– Ну и возишься ты, хорасанский лентяй, – говорит она. – Для стирки нужна вода, котёл пустой, а ты возишься! Будь попроворней, да только не повреди опять ногу!

– Сейчас, мама, сейчас…

Не успела за ней закрыться дверь, схватил я багор и побежал обратно к колодцу. Забыл даже и о коленке. И мальчишки обо мне забыли, игра у них вовсю пошла, кричат, свистят. Появились и болельщики – несколько сопливых девчонок. Игра в разгаре!..

Я покрепче привязал багор к цепи, для верности ещё и ремнём своим прихватил – не оторвётся! – и осторожно опускаю багор вниз. Вот уж он и в воде. Я начинаю водить им туда-сюда. Слышу: обо что-то багор задевает в воде, но обо что – не понятно, а ведро никак не цепляется. Я злюсь, к тому же вспотел, солёный пот щиплет глаза.

А тут ещё подходит к колодцу с ведром в руках Арзу. На ней длинное белое платье, красная вязаная кофта, а голова не покрыта, – учительница, как же!

– Уж не ведро ли утопил? – спрашивает она весело.

И чего веселится? Разве и так не видно?

– Ничего, сейчас вытащу.

– Твоё ведро сегодня уже второе, – говорит она приятным глубоким голосом.

– А чьё же первое?

– Маулиха-апа тоже