При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

Едва добрался до дому, как пришла к нам Арзу.

– Помощь не требуется? Ещё на войну не попал, а уже ранен!.. – сказала так и смеётся.

Она прикладывает ладошку к моему лбу, а мне вспоминаются слова Сирая. Он ведь сказал: Арзу… Не надейся, говорит!.. Откуда же он узнал? Ведь я даже лучшему своему другу Рафгату ни о чём таком не рассказывал. Никому! Как же он-то заметил? Живёт за две версты от аула и знает мою самую заветную тайну!.. И почему грозился? Может, он хочет взять Арзу в жёны себе?!

– О чём думаешь, Искандер?

– Так себе, ни о чём… Трудно будет тебе в школе.

– Знаю.

– Как же ты согласилась?

Арзу долго молчит, перебирает бахрому цветастого платка.

– Сначала хотела на фронт…

– На фронт?

– Мне очень трудно… Ты же знаешь, моего папу не разрешили даже похоронить на кладбище… Такое люди не забывают… Хотела я на фронт, но кому оставлю дедушку? Он ведь тяжело болен. Ты знаешь, почему он забросил пчёл? Укус пчелы может быть для него смертельным, такое у него давление… Мне надо быть очень честным человеком и хорошо работать, чтобы никто не мог ни в чём обвинить меня. Вот поэтому и согласилась пойти в школу. Я хочу работой смыть позор моих родителей… А что вы не поделили с Сираем? Не нравится он мне, как увижу его бесстыжие глаза…

– Так, просто так схватились, – сказал я.

Осенний ветер всё стучит и стучит в ставнях. На душе у меня тревожно и уныло…

2

Прошло несколько скучных, однообразных дней. По-другому и не могло быть, ведь я почти всё время лежу, а если и пойду на двор, то на самодельных костылях. Мать моя ходила к новому председателю, просила лошадь, чтобы отвезти меня в больницу. Но председатель о лошади и слушать не хотела: картошка не убрана, на всех полях солома не собрана, скотина ходит где попало, топчет скирды, травит озимые, – не до больных ей сейчас. Пошла мама к Чулаку: может, он отвезёт меня на рысаке? Но Чулак оскалил зубы: отдашь хромовые сапоги, отвезу. Мать расстроилась, а я разозлился на однорукого. И как-то так получилось, что мои дела быстро пошли на поправку. И хотя ещё не могу ходить на работу, но и во дворе дел непочатый край. День выдался хороший, и в первую очередь я вытащил из сундука сапоги брата, поставил их на солнышке проветриваться. Смотрел на них и думал: надо, чтобы они назло Чулаку сохранились, не сохли и не прели! Я принёс ведро с дёгтем и густо намазал сапоги. Нет, Чулаку они не достанутся!

Хотел вымыть руки, а в рукомойнике ни капли воды. Потёр руки как следует жёлтым песком, который привезён для кур, потом о мелкую травку, и руки стали пахнуть сладким травянистым ароматом вперемешку с дёгтем. Ничего, пока сойдёт…

Может, лицо испачкал? Иду к бочке, старой, с ханских, наверное, времён, с семью обручами. Вода в бочке зеленовато-синяя, даже густой кажется, и если склониться над ней, то показывает не хуже зеркала. Нет, лицо чистое. Только вот волосы отросли, торчат, как помело. Волосы ребятам и мужчинам у нас прежде стриг кузнец Юсуф-абый, но теперь его нет дома. В первую же неделю, как началась война, взяли его. Здоровый, сильный он был, они с моим отцом, забавляясь, перекидывали один другому с плеча на плечо восьмипудовый мешок. Бывало, возвращается Юсуф с Сабантуя, на одном плече несёт жирного барана, а на другом – хохочущую жену Хатиму. Отец и Юсуф-абый уехали на одной арбе, на станции сели в один эшелон! А потом пришло письмо: оказывается, они с Юсуфом попали и в одну часть! Но вот уже давно нет вестей, оба молчат, а мы устали ждать. Вскоре после них призвали и моего старшего брата. Он ещё не женат, ведь свадьба намечалась на осень. Теперь осталась невеста – Бибисара с Козеголовой улицы. Сама она рослая, рот большой, так что когда меня встретит, прикрывает рот концом платка и спрашивает:

– Миленький Искандер, нет ли весточки от брата твоего? Как получите письмо, ты сразу беги ко мне, я уже припасла для тебя мешочек орехов…

Сапоги брата я обернул сухой тряпкой и положил обратно в сундук – пусть полежат.

Прихрамывая, выбрался за ворота на улицу. Время идти почтальонке, веснушчатой Рузиле, ведь тень от крыши сарая уже легла на крыльцо.

У наших ворот лежит огромный серый камень. Его привёз мой дед Джихангир. Сильный и упорный человек был мой дедушка! Если бы он был жив, не простил бы мне, что я побеждён сыном мукомола.

Кстати, в нашем ауле испокон веков добывали камень. Возле Сарманов когда-то был винный завод Ачтахи-бояра, а правильно сказать – боярина Астахьева. Так вот для его длинных-предлинных хлебных складов и добывали наши аульчане камень. Теперь на месте выработок глубокие карьеры уже зарастают березняком. В том же месте возвышаются довольно высокие скалы. Люди говорят, что это отроги Уральских гор. Вполне возможно. На самую высокую из этих скал, которую называют Пика, всегда садились орлы. Люди старались обходить эту Пику стороной, потому что орлы в наших краях – птица редкая, и, кроме как на этой угрюмой Пике, их никто и не видел. «Это неспроста, – шептали старушки. – Здесь воля нечистой силы!» И мой дед Джихангир, прошедший в русско-японскую войну «все семь врат ада», возьми да и заяви:

– Не буду я Джихангиром, если не отколю и не перетащу к своим воротам эту вершину – трон орлов! Наш род орлиный, и пусть мои потомки сидят на этой вершине!

Сколько колёс он поломал, сколько верёвок порвал! Но оковал колёса арбы сталью, поставил оглобли из молодого дуба, отколол верхушку скалы и один завалил огромный камень на арбу, и только орлы без шума кружились над ним. Привёз дед камень на двух лошадях, обтесал, выровнял, тонкой арабской вязью написал своё имя и приладил к камню толстую дубовую доску. К тому времени, как я стал помнить себя, каменные карьеры уже были закрыты, а если что-нибудь строили и требовался камень, то ломали многочисленные склады и амбары Ачтахи-бояра.

Мой дедушка был всегда занят на колхозной работе. Он и дома не любил покоя. Но иногда по вечерам он выходил за ворота и молча сидел на этом камне.

Сегодня сижу я и жду Рузилю. А