Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли - Эрнст Юнгер

даже в какой части света возникали те картины, которые зафиксировал объектив фотоаппарата. Не может быть никакого сомнения в том, что это изменение в своей первой и только сейчас завершившейся фазе обладает разрушительным характером также и в том смысле, что оно подрывает своеобразие природных и культурных ландшафтов и наполняет их чужеродными телами; и до нас дошло немало свидетельств, из которых явствует, что сознающие свою ответственность умы с тревогой поняли это уже в самом начале процесса. На картине этого ландшафта мы вновь обнаруживаем тот самый распад, который применительно к человеческой общности затрагивает сословия, а позднее — формы бюргерского общества, однако нам известно, что такого рода разрушения слишком глубоки и слишком основательны, чтобы их можно было остановить, и что к новым гармониям невозможно пробиться, не пройдя через это разрушение.

Между тем увеличивается число знаков, свидетельствующих о попытках погасить этот первый революционный толчок. Именно наши годы ознаменованы странным соседством разрушения и нового упорядочения технического ландшафта. Причины этого события многообразны. Несомненно, самая важная из них заключается в том, что процесс индустриализации и технизации в качестве самого первого своего орудия застал бюргерского индивида и что начальные стадии его организации были опосредованы бюргерским понятием свободы.

В силу этого на картине ландшафта должны были остаться глубокие следы той анархии, которая всюду связана с этим понятием свободы. Неизбежная конкурентная борьба за районы, богатые природными ресурсами, и скопление индивидов, образующих атомизированное общество больших городов, за невероятно короткий срок произвели перемены, результатом которых стало отравление атмосферы и загрязнение рек. Этот процесс должен был неизбежно повлечь за собой понимание того, что изолированное экономическое существование, абстрактное мышление в рамках экономических ценностей и теорий в конечном счете не в состоянии сохранить в силе даже экономические порядки. Убежденность в этом иллюстрируют развалины сооружений во всех странах мира, в коих видны не последствия кратковременного кризиса, а завершение целого периода в истории духа.

Тот факт, что великие процессы тем не менее продолжают разворачиваться, доказывает, что речь тут идет о событии, которое выходит за рамки бюргерского мира и его ценностей. Число больших и малых катастроф определенно говорит о том, что частная сфера уже не в состоянии справиться с задачами, которые она взяла на себя. Это по необходимости должно привести к принятию мер, которые невозможно согласовать со старым понятием свободы и которые мы не можем разбирать здесь в деталях. Так, предоставление субсидий должно повлечь за собой случаи вмешательства в самостоятельность экономики и в ведение конкурентной борьбы, а пособия по безработице своим естественным результатом имеют пагубное ограничение основных прав индивида, таких, как право свободного передвижения и свободного расторжения договора.

Действительно, мы словно в силу совершенно неизбежных обстоятельств являемся свидетелями постоянно обостряющихся посягательств на индивида и его общественные формы со стороны государства. Но хотя эти посягательства пока еще исходят со стороны национального государства, образованного по образцу индивидуальности, мы все же являемся свидетелями решительной борьбы за власть, последствия которой необозримы. Впрочем, это прогрессирующее подчинение обширных самостоятельных областей тем более удивительно, что оно происходит согласно чистой логике вещей, — что становится особенно ясно видно в государствах, где у руля стоит еще относительно невредимый слой либеральных вождей. Эта логика приводит к тому, что даже в ситуации, когда весь мир настроен пацифистски, может разразиться война. Таковы примеры революции sans phrase, и сеть принимаемых индивидом мер предосторожности не может ослабить целеустремленность ее затрагивающих самую суть дела начинаний.

Что для нас важно в этой связи и в этом месте, так это роль распорядителя застройки, которая все отчетливее начинает связываться с государством. Она составляет одну из предпосылок крупномасштабного оформления ландшафта, которое немыслимо без вмешательства господства. Уже сегодня мы наблюдаем, как во многих местах и по разным причинам стирается различие между частными и общественными постройками. Поэтому жилищное строительство и обустройство населенных пунктов вошли в число задач, имеющих характер государственной программы. Поэтому постановка индустрии на службу тотальной мобилизации предполагает авторитарные действия по распределению, выбору и упорядочению сооружений и средств сообщения между ними, и потому же защита и музейный надзор за природными и культурными ландшафтами также относятся к тем мерам, которые надлежит принимать только в самых широких рамках.

Необходимость самого разного рода все более настоятельно требует тотальных по своему характеру решений, на которые способно лишь государство, причем, как мы увидим, государство, устроенное совершенно особым образом. Во всяком случае, можно ожидать, что картина индивидуальной и социальной анархии, которая наблюдается нами в первой фазе мастерового ландшафта, — картина, на которой конкуренция, прибыль любой ценой и беспорядочное скопление масс покрывают своими язвами всю землю, — очень скоро станет достоянием истории.

И все-таки нужно отдавать себе отчет, что следующая фаза зарождения и исполнения обширных планов в не меньшей мере имеет все тот же мастеровой характер и способна только подготовить окончательные формы, но не произвести их. Но чего мы вправе от нее ожидать, так это отважного и уверенного овладения созидательной стихией. В самом деле, уже сегодня можно наблюдать, что здесь происходят важные изменения. Рассматривая аэрофотоснимки, мы вполне в состоянии определить, где новая и по-иному организованная воля начинает прочерчивать в ландшафте свои линии. В них невозможно не заметить высокую степень холодного математического расчета и определенности. Этому процессу соответствует растущее совершенство средств, — так, очевидно, что электричество более тесно связано с ним, а тем самым и с государством, нежели энергия пара.

Рамки национального государства и использование динамических по своему существу средств накладывают свои ограничения, в пределах которых формы должны быть поняты как ростки, каркасы или скелеты. Это ограничение необходимо потому, что формы направлены на достижение господства, то есть имеют характер вооружения, но еще не являются выражением господства. Тем не менее и в этой фазе уже заметно, что под влиянием гештальта осуществляется не частичное, а тотальное изменение.

Например, это ясно обнаруживается при рассмотрении градостроительства — одной из самых значительных областей оформления ландшафта. Начинающееся рассредоточение больших масс, характерных для XIX века, позволяет предвидеть, что и места их обитания, большие города, тоже не будут безгранично разрастаться в прежнем направлении. Скорее, уже намечается новый тип поселений, где находит выражение такое чувство пространства, для которого различие между городом и деревней в той же мере утратило свое значение, в какой территориальные различия становятся все менее важными для современной стратегии и ее средств.

Если бы какому-нибудь будущему историку пришлось исследовать этот процесс, то он обнаружил бы перед собой обилие движущих мотивов. В техническом плане здесь, возможно, обнаружилась бы большая