Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

– Не хочет ли кто сразиться с этим медведем?

Желающих не нашлось. Тогда царь приказал выпустить зверя в поле и пошел на него один с рогатиной. Он нанес медведю такой сильный удар, что рогатина переломилась; медведь повалился на землю, и царь тут же отсек ему мечом голову. Его удаль была оценена по достоинству; похвалам царской силе и ловкости не было конца. День завершился пиром в раскинутых здесь заранее шатрах.

***

Шатры эти предназначались для Марины и ее свиты.

Царица в тот день находилась в Вяземах, верстах в шести от Москвы. Она остановилась во дворце, принадлежавшем некогда Борису Годунову. Дворец, довольно обширный, был обнесен палисадником, за которым был выкопан ров, утыканный рогатками. Рядом с дворцом находилась каменная церковь с богатым иконостасом.

Марина пробыла в Вяземах три дня, отдыхая от дорожной тряски. 30 апреля она перебралась в Мамоново, в приготовленные для нее шатры, обнесенные полотняной стеной с нарисованными на ней башнями. Самый большой шатер, стоявший в середине лагеря, имел вид замка и был похож на тот, который разбивали для самого Дмитрия. Внутри его висели иконы Спасителя и святых; образа обрамлял текст 21-го псалма («Боже мой! Боже мой! Внемли мне, для чего Ты оставил меня?»), написанный по кругу на русском, латинском, сирийском и арабском языках. Этот шатер был превращен в часовню, где Марина слушала мессу в течение тех двух дней, которые она провела в Мамонове. Все это время ей представлялось московское боярство, дворянство, купечество. Первого мая в лагерь приехал Мнишек, чтобы участвовать вместе с дочерью в торжественном въезде в Москву, который был назначен назавтра.

2 мая Марина поднялась очень рано и разбудила о.Савицкого, который еще нежился на охапке душистого сена. Она исповедовалась ему, после чего прослушала мессу и причастилась. Иезуит отметил ее отрешенный вид и несколько напускное величие. Он напомнил ей о ее долге наставлять Дмитрия на путь истинный; Марина заверила, что сделает для этого все возможное.

Царица и ее свита переправились через Москву-реку (у Девичьего поля) по плавучему мосту – деревянному настилу, положенному поверх связанных между собою лодок, – на котором выстроилось около ста трубачей и барабанщиков. На другом берегу Марину тоже ждали раскинутые шатры и многочисленная прислуга; тысяча московских дворян и детей боярских должны были составить ее почетный конвой при въезде в столицу.

Войдя в приготовленный для нее шатер, Марина приняла там толпу знатных бояр и думных людей, приехавших ударить челом царице. Глава депутации князь Федор Иванович Мстиславский объявил, что его цесарское величество прислал для наияснейшей панны карету и просит сесть в нее и ехать в свою столицу. Все вышли из шатра и, не надевая шапок, смотрели, как Марина садится в экипаж.

В это время возле другого шатра еще одна группа бояр и дворян подвела сандомирскому воеводе присланного ему в подарок великолепного коня в богатейшей сбруе: чепрак, узда, нагрудник, наколенники, стремена – все было сделано из золота и серебра; кроме того царь прислал ему ларец с дюжиной золотых чарок и прочими безделушками общей стоимостью не менее 100 тысяч рублей.

Карета Марины, запряженная двенадцатью белыми в яблоках лошадьми, покатила к Земляному городу сквозь ряды пеших и конных стрельцов в красных суконных кафтанах с белыми перевязями на груди. Порядок торжественной процессии был таков. Открывали шествие 300 конных гайдуков, рослые, как на подбор, в голубых жупанах с серебряными нашивками и с белыми перьями на шапках; они играли на флейтах и барабанах. За ними ехали тысяча московских дворян и детей боярских в нарядных кафтанах, воротники которых были унизаны жемчугом и драгоценными камнями; еще дальше – 200 гусар Мнишека, на статных турецких конях, по 10 человек в ряд, с крыльями за плечами, поднятыми вверх копьями, украшенными красными и белыми значками, и позолоченными щитами, на которых извивались драконы. Следом вели 12 лошадей в дорогой сбруе, покрытых попонами из барсовых и рысьих мехов, – подарок царя невесте. Далее гарцевали знатные паны из свиты Мнишека, а за ними – сам сандомирский воевода в малиновом кафтане, опушенном соболем, и в шапке с пышным султаном; его сопровождал арап, одетый в турецкий костюм. Марина медленно ехала за отцом в красной вызолоченной царской карете с серебряными двуглавыми орлами на дверцах; она сидела на небольшом троне, обложенная с обеих сторон парчовыми подушками, шитыми жемчугом; у ее ног разместилась одна из придворных дам. Чтобы ослепить москвичей красотой и величием, Марина надела платье, которое большинство летописцев именует польским; на самом деле это было модное французское платье с длинной стянутой талией и огромным гофрированным воротником, благодаря которому создавалось впечатление, что голова лежит на блюде. Такое платье носила на торжественных выходах королева Франции Мария Манчини, и Марина полагала, что русская царица в столь знаменательный день должна выглядеть не хуже. На козлах кареты не было никого, но каждую из двенадцати лошадей упряжки вел под уздцы конюх. По обеим сторонам кареты шли слуги в зеленых кафтанах и красных плащах, царские алебардщики и московские стрельцы. Вслед за царской каретой 8 белых лошадей, выкрашенных снизу до половины красной краской (ввиду трудности подобрать редкостную упряжь, как говорит, один лукавый хроникер), везли собственную карету Марины; она была пуста. За ней двигались кареты и экипажи дам и остальная свита царицы. Замыкали шествие польские латники с оркестром музыкантов.

Под звуки польской песни: «Всегда и всюду, в горе и счастье я буду тебе верен!» – Марина въехала на Красную площадь. Здесь польский оркестр был заглушен московскими барабанщиками и трубачами, которые, по словам очевидца, «производили несносный шум, более похожий на собачий лай, нежели на музыку, от того, что барабанили и трубили без всякого такта, кто как умел».

Русский обычай того времени требовал, чтобы невеста до свадьбы жида у своей будущей свекрови. Поэтому Марину отвезли в Вознесенский монастырь, где царица Марфа встретила ее, как радушная и гостеприимная хозяйка.

Приезд такого большого числа поляков вызвал неудовольствие у москвичей. Дмитрий разместил их в лучших домах; не только многим боярам, дворянам и священникам, но даже и царским родственникам Нагим пришлось освободить помещения для гостей. Русских неприятно поразило, что панские обозы были битком набиты оружием; иные поляки привезли с собой 5—6 ружей.

– Разве в ваших заморских землях ездят на свадьбу с оружием? – спрашивали их москвичи. Поляки не удостаивали ответом «варваров» и всем своим видом стремились подчеркнуть свое превосходство над русскими. Их глупый гонор дорого обошелся Дмитрию, Марине и им самим.

***

На следующий день, 3 мая, Дмитрий принимал родственников Мнишеков и послов Сигизмунда. Шуйский