Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Но Андреев с ним не согласился:

Насчет дома глубоко ошибаешься. Ты знаешь мое давнишнее мечтание – уйти из города совсем. И вот я ухожу из него – в глушь, в одиночество, в снега.

<…> И я уже чувствую, как однажды ты будешь жить у меня месяц и два и работать со скрежетом зубовным, с ожесточением. А кругом – снег – снег!

О финской даче Андреева, в которой он по большей части провел последние десять лет своей жизни, сохранились противоречивые воспоминания. Кому-то она казалась слишком оригинальной, но уютной.

Посетившая ее в 1915 году В.Б.Катонина писала:

Она рельефно выделялась на возвышенности, откуда как на ладони видны были поля, леса, пейзажи, разбросанные в беспорядке финские жилища и живописные изгибы поэтичной Черной речки, богатой своей береговой, роскошной, сочной растительностью… Деревянная, серая, мрачная, с оригинальной башней, она была своеобразна и необычна. Со стороны заднего фасада дачи находились службы и скотный двор. У Леонида Николаевича был свой выезд, коровы, свиньи и прочее хозяйство. Уютная вилла Леонида Андреева была с такой любовью распланирована и с такой заботой обставлена всеми удобствами, что, по общему виду и своему прекрасному местоположению, обещала впоследствии вылиться в большую живописную дачу.

Ключевые слова здесь “обещала” и “впоследствии”.

Задуманный своеобразным и оригинальным художником слова, этот грандиозный архитектурный проект представлял собой вечно незаконченное творение, напоминавшее некоторые образцы его прозы, тоже грандиозные по замыслу и не всегда удачные по исполнению. Об этом писала в книге “Дом на Черной речке” дочь Андреева от второй жены Вера:

Папина фантазия задумала создать дом, похожий на старинный норвежский замок, – весь из толстых сосновых бревен, с башней, откуда открывался бы широкий вид на окрестности, на Финский залив, на Кронштадт.

Наверное, Дрюнечка, как папа ласково называл шурина (А.А.Оля. – П.Б.), не слишком успешно справился со своей задачей, потому что потолок папиного кабинета обрушился еще во время постройки, и его пришлось укреплять поперечными балками, тяжелая черепичная крыша протекала, башня очень скоро покосилась, и ее крен увеличивался с каждым годом. Постройка обошлась очень дорого, и папа в шутку называл нашу дачу “Вилла Аванс”, так как на нее пошли деньги, взятые авансом у издателя. <…>

Странный, конечно, был дом. Повсюду был заметен печальный, мятущийся дух его владельца…

В этом доме перебывало множество гостей, здесь постоянно жили родственники Андреева и их дети. Детские воспоминания Веры Андреевой о жизни в Ваммельсуу наполнены радостью и тем самым искрящимся снегом, о котором так мечтал ее отец, задумывая эту постройку:

Иногда папа уступает нашим просьбам, надевает свои огромные валенки, отделанные кожей, и, веселый, с развевающимися ушами меховой шапки, отправляется вместе с нами. Мы страшно любили эти прогулки с папой. Он выдумывал всякие замысловатые состязания, он вникал во все наши законы езды и тут же сочинял новые, хохотал вместе с нами и валялся в снегу, смешно задирая черную бороду, когда снег забирался за шиворот.

Первый биограф Андреева Василий Брусянин еще при жизни писателя рассказал о шумных посиделках на террасе андреевской дачи:

Кто-то из присутствующих прочел вслух сообщение одной из петербургских газет о том, что Леонид Андреев “заболел на нервной почве”, и при этом добавлялось, что “близкие и друзья писателя встревожены исходом болезни”.

Совершенно здоровый, веселый и всегда почти оптимистически настроенный Леонид Николаевич прочел сообщение досужего интервьюера, загоготал веселым, здоровым хохотом и с шутливой улыбкой на глазах обратился к присутствовавшим:

– Господа, очень прошу вас, рассказывайте всем, что вы видели меня сумасшедшим… За обедом я рычал, как пес, грыз куриные кости и после обеда рычал и бегал за вами.

Однако близко знавший Андреева Вересаев писал о его состоянии после смерти Шуры совсем иначе. По просьбе Андреева приехав на Капри, Вересаев сразу обратил внимание на то, как изменилась внешность его товарища: “За время, которое я его не видал, он сильно пополнел и обрюзг. Бросилось в глаза, какое у него длинное туловище и короткие ноги”.

Эту деталь можно было бы счесть случайной, если бы на нее не обратила внимание и молодая поклонница Андреева Вера Катонина, впервые увидевшая его на даче в Финляндии. Возможно, она была наслышана о его привлекательности и видела его портреты на открытках, которые тогда печатались большими тиражами.

И вдруг…

Его крупное туловище, широкие плечи, большая львиная голова с исключительно прекрасными, мелкими, правильными чертами лица, – на коротких ногах… Богатырский бюст Леонида Николаевича так не гармонировал с нижней частью туловища. Нельзя было отделаться от ощущения какой-то нелепой ошибки, которая могла внести такую дисгармонию в его мощную фигуру.

Прожив в доме Андреева несколько дней, Катонина обратила внимание на его любовь к карточной игре, которой он по ночам предавался со своими домашними. Само по себе это было обычное развлечение для дачников того времени. Необычным был ответ Андреева на удивленный вопрос Катониной, зачем он тратит столько времени на это бесполезное занятие.

“– Во время игры в карты я совершенно забываю себя, и мне легко дышать… а то очень тяжело жить, Вера Борисовна, тяжело чувствовать и носить себя.

Во всех беседах с Л.Н. впоследствии эта фраза выражала очень характерное для всей личности Леонида Андреева. Он всегда выражался: «тяжело чувствовать себя, свои мысли, тяжело жить, тяжело думать, тяжело сознавать свое собственное я»”.

Сын Вадим пишет, что отец во время жизни с его матерью совсем не вел дневник. Он как будто не нуждался в том, чтобы постоянно всматриваться в свою душу, в свое сознание и внимательно их изучать. Но если мы заглянем в его дневник до брака, мы увидим то же настроение, что заметила в позднем Андрееве Вера Катонина.

Ужасно тяжело быть человеком!

Разве не счастье хоть на секунду забыть о людях, забыть, что ты сам человек.

Все человеческое мне чуждо.

Но откуда эта тяжесть в душе, эти метания разума, которые отличали Андреева, находя отражение в его творчестве, так не совпадавшем с его реальной жизнью? Однажды он сказал брату Андрею: “Я был герцогом Лоренцо. Не я, но мой прадед, мой давний предок, посеявший свой жизненный опыт во тьме моего бессознательного”.

О каком герцоге Лоренцо шла речь? О том, которого он придумал для пьесы “Черные маски”, задуманной на Капри, дав ему