Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

– А знаешь, я решил уехать отсюда. Надо все-таки жить в России, а то здесь одолевает какое-то оперное легкомыслие. Водевили писать хочется, водевили с пением. В сущности здесь не настоящая жизнь, а – опера, здесь гораздо больше поют, чем думают. Ромео, Отелло и прочих в этом роде изобрел Шекспир, – итальянцы неспособны к трагедии. Здесь не мог бы родиться ни Байрон, ни Поэ…

Уезжая, он говорил мне:

– Это, Алексеюшка, тоже Арзамас, – веселенький Арзамас, не более того.

– А помнишь, как ты восхищался?

– До брака мы все восхищаемся. Ты скоро уедешь отсюда? Уезжай, пора. Ты становишься похожим на монаха.

Все же период пребывания на Капри благотворно отразился на творчестве Андреева. Здесь он написал “Иуду Искариота”, затеял одну из самых знаменитых своих пьес – “Черные маски”, создал план большого романа “Сашка Жегулев”, сделал две или три главы повести “Мои записки” и, наконец, начал писать свой самый скандальный после “Бездны” рассказ – “Тьма”.

Иуда Искариот

Находясь на Капри, Андреев сообщил Горькому замысел рассказа об Иуде, возникший под впечатлением стихотворения Рославлева “Иуде”. Рассказ был написан довольно быстро, но затем подвергся исправлениям, так как поначалу Андреев, по воспоминаниям Горького, не перечитал даже Евангелия и допустил много фактических ошибок.

Тема предательства носилась в воздухе. Это было связано с крахом первой русской революции и разоблачением целого ряда провокаторов. Самые знаменитые из них – Евно Азеф и Георгий Гапон. Но в рассказе тема предательства приобрела метафизический характер и не была прямо связана с событиями того времени. Как и “Жизнь Василия Фивейского”, “Иуда Искариот” является символическим произведением, его нельзя трактовать буквально. Это не апология предательства (как понимался рассказ некоторыми критиками), но оригинальная трактовка темы любви и верности, а также попытка в неожиданном свете представить тему революции и революционеров. Иуда как бы первый революционер, взрывающий ложный смысл мироздания и таким образом расчищающий дорогу Христу. Впрочем, возможны и иные версии объяснения этого сложного произведения.

“Иуда Искариот” не только “опасная” версия Евангелия, действительно во многом искажающая смысл Священной Книги. Это еще и повествование о людях, об их страстях, слабостях, о любви и предательстве.

В Евангелии Иуда – Предатель с большой буквы. Это человек, оказавшийся в узком круге людей, любивших и понимавших Мессию, и тем не менее предавший Его. Вот почему его поступок страшнее безумия иудейской толпы, отдавшей на казнь Иисуса. Толпа ослеплена и не ведает, что творит. Иуда же ведает, и потому он истинный преступник, справедливо проклятый навеки христианским миром. Ему нет прощения, которое может заслужить любой раскаявшийся грешник, творивший грех бессознательно.

Андреевский же Иуда – не собирательный образ, а живой человек. В нем переплелось множество страстей. Он и любит Христа, и обижен им. Обижен тем, что не он, а Иоанн стал любимым учеником Иисуса. По-человечески это понятное чувство. Но вот оказывается, что оно может вести к страшным преступлениям, и от ревности до предательства один шаг. Иуда вовсе не ради денег (как в Евангелии) совершает преступление. Им движет обиженная, непризнанная любовь к Иисусу.

Но не только из-за обиженной любви совершает Иуда свой грех. В отличие от остальных учеников, он хочет любить Христа деятельной любовью. Не только слушать Его, но сделать что-то, чтобы все иудеи пошли за Христом. Иуда рассчитывает, что, когда иудеи увидят страдания Христа в руках римских солдат, они непременно поднимут восстание и свергнут власть римлян и фарисеев.

Это называется провокацией. Иуда не столько предатель, сколько провокатор из лучших побуждений. Он мечтает подтолкнуть еврейский мир к правильному выбору и рассуждает так: если толпа спасет Иисуса и пойдет за Ним, значит, мое предательство будет оправданным и послужит благой цели. Если же нет, тогда – для кого учение Христа? Для людей, которые настолько трусливы, что оставили в беде своего Учителя?

Как будто стройная логическая цепочка. На этой логике воспитывалось целое поколение русских революционеров, совершивших в 1917 году революцию в России. Согласно этой логике поражение России в Первой мировой войне было бы благом. Если после поражения начнется хаос, будет революция. В результате революции победит социализм. И все будут счастливы. Если революции не произойдет, значит и России никакой не надо – пусть все прахом летит!

Напротив, Андреев своим рассказом доказывает, что никакая цель не оправдывает нечистые, неблагородные средства. Он заставляет своего Иуду не торжествовать победу, а повеситься. Андреев возвращает нас к традиционным этическим нормам, но идет при этом какой-то очень сложной дорогой. Но такова уж специфика андреевского творчества в целом.

Остается добавить, что “Иуду Искариота” высоко оценил Горький и крайне низко – Толстой: “Ужасно гадко, фальшь и отсутствие признака таланта. Главное зачем?”

Раскол

На Капри Андреев уговаривал Горького и Пятницкого реорганизовать “Знание”, привлечь талантливых писателей из лагеря символистов, в частности Александра Блока и Федора Сологуба. Нельзя отказать Андрееву в точном выборе имен. Блок – первый поэт среди символистов, к тому же явно тяготеющий к “народной” теме. Сологуб – один из самых талантливых прозаиков-символистов, автор романа “Мелкий бес”.

Пятницкий отказался от соредакторства с Андреевым, и Андрееву было предложено самому взяться за редактуру сборников.

После возвращения в Россию он с азартом взялся за дело. В письмах к знакомым писателям отговаривал их от участия в только что созданном издательстве “Шиповник”. В письме к Чирикову Андреев писал:

И согласился я с тем, чтобы ведение сборников сделать нашим общим делом, твоим, зайцевским, серафимовическим и т. д. Сообща, я убежден, мы двинем к достоинствам первых сборников, но перещеголяем их. Все малоценное выбросим к черту, подберем новых ценных сотрудников, реформируем и внешность – одним словом, создадим то, что называется “своим журналом”. Будут у нас и собрания, и всё. И уже в денежном отношении ты получишь больше, чем в “Шиповнике” или где бы то ни было. Таких гонораров, как у “Знания”, ни одно издательство долго не выдержит.

А в письме к Серафимовичу повторял: “Хочу я к работе привлечь всю компанию: тебя, Чирикова, Зайчика (Бориса Зайцева. – П.Б.) – сообща соорудить такие сборники, чтобы небу жарко стало. В сборнике будут только шедевры”.

Вересаев пытался ввести Андреева в марксистский кружок. Несколько человек из этого кружка он приводил на собрания “Среды”. Андреев наивно восторгался: “Да, необходимо освежить у нас атмосферу. Как бы было хорошо, если бы кто-нибудь прочел у нас