Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Рядом с Андреевым в то время находилась его мать Анастасия Николаевна. Она, по воспоминаниям Риммы, рассказывала, что “Шура родила благополучно мальчика Даню дома, встала на седьмой день, была весела и лично принимала поздравления и цветы, но к вечеру почувствовала себя нехорошо. Вызвали врача. Прибывший врач немец, не снимая пальто и не моя рук, чем очень удивил брата, стал ее исследовать, а на другой день поднялась температура, и оказалось заражение крови, и ее пришлось поместить в лучшую лечебницу Берлина, где она, промучавшись около месяца, скончалась”.

Впоследствии в смерти жены Андреев упорно винил немецких врачей, что добавляло огня в его германофобские настроения, с особенной силой вспыхнувшие во время Первой мировой войны.

Шуру похоронили в Москве, на Новодевичьем кладбище, но Андреева на похоронах не было. То ли он психологически не мог присутствовать на похоронах, то ли не решился поехать в Россию из опасений нового ареста.

Позже, вернувшись в Россию и поселившись сначала в Петербурге, а затем в Финляндии, он в каждый свой приезд в Москву отправлялся на Новодевичье, и это всегда заканчивалось многодневной депрессией и запоем.

Об одном из таких “состояний” Андреева годы спустя после смерти Шуры вспоминал Георгий Чулков:

Однажды я пришел к Андрееву, когда он жил в Петербурге в большом доме на Петербургской стороне. Меня встретила его матушка и шепотом сообщила, что Леонид “заболел”. Это значило, что он во хмелю. Я хотел было уйти, но Андреев услышал мой голос, вышел и повлек меня к себе в кабинет. Перед ним стояла бутылка коньяку, и он продолжал пить, и было видно, что он пьет уже дня три. Он говорил о том, что жизнь вообще “дьявольская штука”, а что его жизнь погибла: “ушла та, которая была для него звездою”. “Покойница!” – говорил он шепотом таинственно и мрачно. Потом он опустил голову на стол и заплакал. И опять тот же таинственный шепот и бред. Вдруг он замолчал и стал прислушиваться, обернувшись к стеклянной двери, которая, кажется, выходила на балкон. “Слышите? – сказал он. – Она тут”. И снова начался мучительный бред, и нельзя было понять, галлюцинирует он в самом деле, или это все понадобилось ему, чтобы выразить как-нибудь то загадочное и для него самого непонятное, что было у него тогда в душе.

Каприйский отшельник

В декабре 1906 года Андреев вместе с сыном Вадимом приехал на Капри к Горькому.

Но прежде надо представить себе Горького в Италии. Его поездка в Америку вместе с гражданской женой, бывшей актрисой МХТ Марией Андреевой, сопровождалась скандалом: их, как невенчанных, выселили из гостиницы.

Впрочем, поначалу Горький был восхищен Америкой. Особенно – Нью-Йорком. По распространенной ошибке всякого вновь приезжего он путал всю Америку с Нью-Йорком, и даже не со всем Нью-Йорком, а с Манхэттеном.

Вот, Леонид, где нужно тебе побывать, – уверяю тебя. Это такая удивительная фантазия из камня, стекла, железа, фантазия, которую создали безумные великаны, уроды, тоскующие о красоте, мятежные души, полные дикой энергии. Все эти Берлины, Парижи и прочие “большие” города – пустяки по сравнению с Нью-Йорком. Социализм должен впервые реализоваться здесь…

Но уже через несколько дней он изменил свое отношение к стране и писал Андрееву:

Мой друг, Америка изумительно-нелепая страна, и в этом отношении она интересна до сумасшествия. Я рад, что попал сюда, ибо и в мусорной яме встречаются перлы. Например, серебряные ложки, выплеснутые кухаркой вместе с помоями.

Америка – мусорная яма Европы.

Первого апреля 1906 года его и Марию Федоровну буквально выставили на улицу из отеля “Бельклер” и не приняли ни в какой другой. Сперва Горький со своей гражданской женой был вынужден поселиться в клубе молодых писателей на 5-й авеню, а затем их любезно приютили в своем загородном доме Престония и Джон Мартины[50].

Здесь и была написана его знаменитая повесть “Мать”.

Совсем иной прием ждал Горького в Италии. Там его знали, любили. Его произведениями увлекалась молодежь, его творчество изучали в Римском университете. Когда пароход “Принцесса Ирэн” с Горьким и Андреевой на борту 13 октября 1906 года подошел к причалу неаполитанского порта, на борт его ринулись журналисты.

На следующий день все итальянские газеты сообщали о прибытии Горького в Италию. На узких неаполитанских улочках его везде поджидали восторженные толпы, которые скандировали: “Да здравствует Максим Горький! Да здравствует русская революция!” Горький едва не пострадал от всеобщего обожания: в дело пришлось вмешаться карабинерам.

Вопрос о месте пребывания Горького в Европе был решен. Писателю полюбился остров Капри, где было относительно тихо, в сравнении с Неаполем, и можно было спокойно работать и принимать гостей.

Для жителей острова это была огромная честь. На Капри Горький провел почти безвыездно семь лет и написал здесь многие из своих лучших произведений: “Исповедь”, “Детство”, “Городок Окуров”, “Хозяин”, “По Руси”…

Но в чаду встречи великого писателя мало кто обратил внимание на два противоречия. Во-первых, политический изгнанник поселился сперва в роскошном отеле “Везувий”, а затем снял виллу на самом дорогом итальянском курорте. Вспомним рассказ Бунина “Господин из Сан-Франциско”. Именно на острове Капри останавливались богатые американские туристы. Во-вторых, почему левые итальянские журналисты так желали именно русской революции и свержения русского царя, как будто в самой Италии не было проблем с нищетой?

Нельзя сказать, что Горький закрыл на это глаза.

В его “Сказках об Италии” сказано и об этом.

Но Россия посадила его в Петропавловку и выдворила из страны, а Италия почти обожествила. В России было неловко жить богато автору “Челкаша” и “На дне”. Русская этика не принимает расхождения между словом и поведением, а слово и образ жизни Горького в какой-то момент стали расходиться. С точки зрения европейской этики в этом не было противоречия.

Уже в письме к Андрееву в марте 1906 года, когда Горький впервые оказался за границей, в Берлине, чувствуется его очарование европейской жизнью – чистой, культурной. Для него, видевшего в жизни много грязного и смрадного, это был немаловажный аргумент в пользу Запада.

“Когда ворочусь из Америки, – пишет он Андрееву, – сделаю турне по всей Европе – то-то приятно будет! А ты живи здесь (то есть за границей. – П.Б.). Ибо в России даже мне стало тошно, на что выносливая лошадка”.

И вот они встречаются на Капри. Горький – в апофеозе славы, переполненный восторгом от Италии, от