Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Гумилев и Горький. Их сходства: волевое; ненависть к Фету и Полонскому – по-разному, разумеется. Как они друг друга ни не любят, у них есть общее. Оба не ведают о трагедии – о двух правдах. Оба (северо) – восточные.

Эти строки написаны год спустя после того, как Блок (по просьбе Горького) написал свои воспоминания об Андрееве. В этих воспоминаниях он выделил важную черту не только андреевского творчества, но и личности Андреева – чувство хаоса в себе. Таким образом, Горький, как он предстает в дневниковой записи Блока, и Андреев, каким видит его Блок в очерке 1919 года, стоят на разных полюсах.

В том же очерке Блок сочувственно цитирует отзыв Андрея Белого о пьесе Андреева “Жизнь Человека”. Белый услышал в этой пьесе “рыдающее отчаянье”. “Это – правда, – писал Блок, – рыдающее отчаянье вырывалось из груди Леонида Андреева, и некоторые из нас были ему за это бесконечно благодарны”.

Кто эти “некоторые”? По-видимому, поэты из круга символистов. Уж точно не “волевой”, “северо-восточный” Горький. Ему “рыдающее отчаянье” Андреева как раз не нравилось еще и потому, что он всерьез переживал за разум и психику своего друга.

Я думаю, что хорошо чувствовал Л.Андреева: точнее говоря – видел, как он ходит по той тропинке, которая повисла над обрывом в трясину безумия, над пропастью, куда заглядывая, зрение разума угасает.

Велика была сила его фантазии, но – несмотря на непрерывно и туго натянутое внимание к оскорбительной тайне смерти, он ничего не мог представить себе по ту сторону ее, ничего величественного или утешительного, – он был все-таки слишком реалист для того, чтобы выдумать утешение себе, хотя и желал его.

Это его хождение по тропе над пустотой и разъединяло нас всего более. Я пережил настроение Леонида давно уже, и, по естественной гордости человечьей, мне стало органически противно и оскорбительно мыслить о смерти.

Толстой сказал?

О склонности своего друга к алкоголю Горький узнал рано. Как и о его больном сердце. Уже в феврале 1901 года, вскоре после их знакомства, он пишет: “Не пейте, дядя, у всех русских людей скверные сердца… Выздоравливайте скорее”.

Это написано во время пребывания Андреева в клинике Черинова или сразу после выхода из нее.

Вскоре после этого он советует новому другу: “Желаю вам не жениться ни на ком”. Совет тем более щекотливый, что сам он в это время уже женат на Екатерине Павловне Волжиной и у них уже родился сын Максим.

В ответном письме Андреев откровенно льстит Горькому, имея в виду его нашумевшую “Песню о Буревестнике”: “Вы не только сообщаете о грядущей буре, вы бурю зовете за собой”.

Это понимали и российские власти. В ночь с 16 на 17 апреля 1901 года Горький был арестован и заключен в нижегородскую тюрьму.

“Я почувствовал себя осиротевшим… – пишет ему Андреев. – Я вас люблю, Алексей Максимович, как единственного друга, как брата, и больше, чем брата: засади эти мерзавцы моего настоящего брата, мне не было бы так больно и жалко и обидно, как за вас”.

Оригинал письма не сохранился. Мы знаем его текст из перлюстрации нижегородской полицией. То есть Андреев не боялся написать такое политическому узнику. Неудивительно, что накануне свадьбы в его доме был произведен обыск.

Из тюрьмы Горького выпустили под надзор полиции. В письме к Андрееву он впервые с ним на “ты”: “Милый Леонидушка! Не говори вздора”. Но тут же переходит на деловой тон, поздравляя с выходом первой книги: “Вы, сударь, получите прибыль с книги вашей 1200 рублей, но в этой ли сумме 500 рублей аванса или вне ее – не знаю”.

В следующем письме снова как бы пробует стиль, нащупывая тональность их будущих отношений: “Вы же – молодец… Эх, Леонидушка! Мила-ай!”

На “ты” в письмах они окончательно переходят в ноябре 1901 года, когда Горький с семьей проживает в Олеизе, спасаясь в Крыму от призрака туберкулеза, который угрожает ему, как Чехову, тоже находящемуся в Крыму, в Ялте. Отныне Андреев для него просто дружище Леонид.

В декабре того же года Горький в Крыму встречается с Толстым[46]. Среди прочих тем они говорят об Андрееве. Тогда-то в письме Горького Андрееву и рождается знаменитый миф, что будто бы Толстой сказал об Андрееве фразу: “Он пугает, а мне не страшно”.

На самом деле в письме Горького это звучало так:

Говорил о тебе с Толстым – не первый раз уже.

Сегодня он у меня был и сам завел разговор. Очень хвалил “Жили-были”, “Большой шлем”, “У окна”, “О Сергее Петровиче”. В то же время сказал: “Есть анекдот о мальчике, который так рассказывал сказку товарищу своему: «Была темная ночь – боишься? В лесу был волк – боишься? В друг за окошком – боишься?» Вот и Андреев так же: пишет и все как бы спрашивает меня: «Боишься? боишься?» А я не боюсь! Что, взял!” Много говорил похвального о чистоте языка и силе изображения. Великолепный старик! Приезжай, пока он не умер, – познакомишься.

Он успеет познакомиться с Толстым. Но спустя девять лет. И это произойдет не в Крыму, а в Ясной Поляне незадолго до ухода и смерти великого старца.

А пока он довольно болезненно отреагировал на слова, брошенные как бы мимоходом в конце письма, но такие на самом деле жестокие – ведь это Толстой сказал!

Толстой очень премудро и ядовито привел рассказ о мальчике. Башка! Но неужели это все-таки правда; как тебе, Алексей, кажется? Очень рад, что у тебя с ним, по-видимому, хорошие отношения; при всей…

Конец этого письма Андреева Горькому не сохранился, он оборван. А жаль: было бы интересно знать мнение Андреева об отношениях Горького с Толстым.

Едва ли Горький придумал эти слова Толстого об Андрееве. Но с легкой руки газетчиков они стали крылатым выражением о писателях, которые пытаются читателей испугать: “Он пугает, а мне не страшно”. Эти же слова Толстого о мальчике в связи с творчеством Андреева приводит в своих воспоминаниях и композитор А.Б.Гольденвейзер: “По поводу Леонида Андреева я всегда вспоминаю один из рассказов Гинцбурга[47], как картавый мальчик рассказывает другому: «я шой гуять и вдъюг вижю бежит войк… испугайся?.. испугайся?» – Так и Андреев все спрашивает меня «испугайся?» А я нисколько не испугался”.