Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

В отличие от Горького, не закончившего даже средней школы, Андреев учился в классической гимназии, а затем в двух университетах. В 1891 году, когда Алексей Пешков странствовал “по Руси”, Андреев поступал на юридический факультет Петербургского университета.

Вообще удивительно, что они подружились! Более непохожих людей было трудно себе представить. Один – поклонник Человека и его разума. Другой – отрицатель разума и смысла жизни.

Следует написать рассказ о человеке, который всю жизнь – безумно страдая – искал истину, и вот она явилась пред ним, но он закрыл глаза, заткнул уши и сказал: “Не хочу тебя, даже если ты прекрасна, потому что жизнь моя, муки мои – зажгли в душе ненависть к тебе”.

Мне эта тема не понравилась; он вздохнул, говоря:

– Да, сначала нужно ответить, где истина – в человеке или вне его? По-вашему, в человеке?

И засмеялся:

– Тогда это очень плохо, очень ничтожно.

Между Андреевым и Горьким сразу обозначилось противостояние.

Не было почти ни одного факта, ни одного вопроса, на которые мы с Л.Н. смотрели бы одинаково, но бесчисленные разноречия не мешали нам – целые годы – относиться друг к другу с тем напряжением интереса и внимания, которые не часто являются результатом даже долголетней дружбы. Беседовали мы неутомимо, помню – однажды просидели непрерывно более двадцати часов, выпив два самовара чая, – Леонид поглощал его в неимоверном количестве.

Беседа длиною в двадцать (!) часов не может держаться на одном умственном интересе. Почему Андреев нуждался в Горьком – понятно. Тот предоставил ему площадку для успешного писательского старта. Он выполнил миссию, которую по эстафете сам получил от Владимира Короленко. Известные писатели должны помогать неизвестным. Еще Андреев видел в Горьком “рыцаря духа”, называя себя “колеблющимся поклонником” духа. Горький был для Андреева своего рода Данко, который выводил его из тьмы сомнений к ясности. Под его влиянием он настолько увлекся освободительными идеями, что порой становился революционером больше, чем сам Горький, так сказать, “роялистом больше, чем король”.

Например, он не мог понять, как социал-демократ Горький может любить монархиста Василия Розанова, сотрудника консервативной газеты “Новое время”. И для Горького в этом было какое-то противоречие, но не из самых трудных. Весь сотканный из противоречий, такие вопросы он решал легко. Розанов талантлив, следовательно, является украшением образа Человека. А монархист он или нет, это не так важно. Не верящий в Человека Андреев подобного решения не понимал. Не мог он понять и того, почему Горький увлекается житийной, религиозной литературой. Для Андреева мистика – это трусость. “Ядро культурных россиян совершенно чуждо мистической свистопляске и якобы религиозным исканиям – этой эластичной замазке, которой они замазывают все щели в окнах, чтобы с улицы не дуло”, – писал он издателю В.С.Миролюбову.

Под этими словами подписался бы и Ленин…

“Мужское” и “женское”

После смерти Андреева его архивом владела его вторая жена – Анна Ильинична. Наиболее значительную часть писем Горького Андрееву она передала сыну Валентину Леонидовичу, жившему во Франции.

93 письма у него приобрел Архив русской и восточноевропейской истории и культуры при Колумбийском университете в Нью-Йорке. 10 писем он передал сводному брату Вадиму Леонидовичу, жившему в Швейцарии. Копии этих 103 писем получил советский искусствовед Илья Зильберштейн. Они легли в основу 72-го тома “Литературного наследства”, вышедшего в издательстве “Наука” в 1965 году.

Судьба писем Андреева Горькому была еще сложнее. Часть их Горький уничтожил, видимо, не желая, чтобы наиболее откровенные (возможно, скандально откровенные) письма были обнародованы. Часть – раздарил. В результате в 72-м томе “Наследства” были опубликованы всего 75 писем Андреева. Но и этого достаточно, чтобы этот том превратился в напряженный и увлекательный психологический роман. Попробуем кратко изложить его сюжет.

В этом романе Андрееву отведена “женская” роль, Горькому – “мужская”.

Андреев постоянно о чем-то вопрошает Горького, о чем-то умоляет его, чего-то от него требует. Он много раз признается ему в любви как писателю и человеку. Горький это благосклонно принимает, но не позволяет своему поклоннику слишком увлечь себя темой горьковской личности, полагая, что есть темы куда более важные. Эта его закрытость злит Андреева. Он хочет и почти требует предельной откровенности. Горький всячески уклоняется. Несколько раз Андреев провоцирует ссоры, разрывы отношений. Он как бы испытывает своего друга: а это ты стерпишь? А это? А если так?

Но почему волевой, позитивно мыслящий Горький нуждался в слабом, негативистски настроенном Андрееве? Потому что это позволяло ему, не изменяя своей внешней цельности, внутренне переживать андреевский “раздрай” как свой собственный и тем самым отдыхать от тягостной необходимости быть всегда лидером. В свою очередь Андреев нуждался в Горьком – и в качестве душевной опоры, и как в объекте для своих провокаций.

Например: Горький – поклонник книги, страстно влюбленный в литературу. Следовательно, Андреев должен выглядеть их противником.

Читать Л.Н. не любил и, сам являясь делателем книги – творцом чуда, – относился к старым книгам недоверчиво и небрежно.

– Для тебя книга – фетиш, как для дикаря, – говорил он мне. – Это потому, что ты не протирал своих штанов на скамьях гимназии, не соприкасался науке университетской. А для меня “Илиада”, Пушкин и все прочее замусолено слюною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. “Горе от ума” – скучно так же, как задачник Евтушевского[45]. “Капитанская дочка” надоела, как барышня с Тверского бульвара.

И это говорил Андреев, который в молодости читал непрерывно, буквально не выпускал книгу из рук.

Провокация была очевидной. Для Горького русская и мировая литература – незыблемая система ценностей. Да и Андреев, конечно, не верит в то, что говорит. Но его “женская” природа возмущена любовью Горького к литературе вообще, где Андреев, как самостоятельная единица, значит очень мало. Это все равно что любить Красоту, не замечая рядом с собой красивой женщины.

Позже в статье “«Летопись» Горького и мемуары Шаляпина” Андреев выскажет эту свою обиду откровенно:

Любя литературу как нечто отвлеченно-прекрасное и безгрешное, Горький не сумел внушить своей аудитории и своим последователям любви к литераторам, – к живой, грешной, как все живое, и все же прекрасной литературе. Всю жизнь смотря одним глазом (хотя бы и попеременно, но никогда двумя сразу), Горький кончил тем, что установил одноглазие как догмат.

Несправедливость этого обвинения очевидна. Никто из писателей не сделал столько для писателей, сколько Горький. И ни один писатель не умел так ценить “чужое”. Но