Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Андреев писал рассказ девять дней (вернее, ночей). А серьезно болел после этого восемь месяцев. Он признавался Вересаеву: “Восемь месяцев голова моя была разбита, я не мог работать и думал, что и никогда не в состоянии буду. А были дни, когда прямо – вот-вот с ума сойду!”

Летом 1905 года Андреевы сняли дачу в Финляндии, в Ваммельсуу, где после смерти Александры Михайловны Андреев купит участок земли для строительства загородного дома. И здесь маленькая женщина с большой волей, как называет жену брата Римма Андреева, всерьез переживала за рассудок своего мужа.

Александра Михайловна не давала быть ему одному, тащила его – поедем к Репину, поедем туда-то, туда-то – она боялась за него. Уже на второй день нашего с Павлом приезда Александра Михайловна предложила вдвоем с ней поехать на Иматру[39]. Когда мы с ней сели в вагон, первый ее вопрос был: “Замечаешь ли что-нибудь за Леонидом? Ведь ты знаешь, что с Леонидом после написания им «Красного смеха»”… Я отвечала Александре Михайловне, что заметила в Леониде то какую-то возбужденность, то периоды, когда он присматривается ко мне и к Павлу.

Александра Михайловна поведала мне о своих сомнениях относительно Леонида. Его странности уже замечал и Репин, по возможности обращал все в шутку. Шурочка, по существу очень выдержанный человек, страшно рыдала потом в гостинице, боясь за рассудок Леонида.

Тут, на Иматре, впервые прорвалась твердость характера Шурочки, на людях всегда ровной. И боязнь эта была за Леонида, за его рассудок, а причина – все тот же “Красный смех”.

“Леонида нужно было «уметь» любить”, – завершает свои воспоминания Римма. Александра Михайловна “умела”. Но давалось ей это непросто…

Что же такое “Красный смех”? И почему этот рассказ до сих пор вызывает споры и оказывается в эпицентре любых разговоров о Леониде Андрееве?

“Мы читали «Красный смех» под Мукденом, под гром орудий и взрывы снарядов, и – смеялись, – писал Вересаев, служивший врачом на Русско-японской войне. – Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека – способность ко всему привыкать”.

Наверное, это – правда. Воевавший человек имел право на такое мнение. Но хотел ли сам писатель учитывать эту спасительную особенность ко всему привыкать? Не ставил ли он перед собой как раз обратной задачи: написать о войне от лица героя, не способного привыкать?

Это рассказ не о войне. Во всяком случае – не свидетельство о войне, которого и не мог дать Андреев. Он написан не о войне, а самой войною. Она и есть автор этого рассказа, тот ее зловещий мистический дух, как его представлял себе писатель, разгоняя свое воображение до состояния экстаза.

В черновом варианте рассказ начинался не так, как это было в окончательном тексте. Он начинался свидетельством из будущего, когда люди забыли о том, что такое война.

Уже давно не было войны, и люди стали забывать о ней. Те, кто сами дрались когда-то, состарились и многое позабыли, а то, что они помнили, было очень обыкновенно, очень просто и походило на всегдашнюю мирную жизнь. Остальные знали о войне только из книг, и казалась она страшною и в ужасе своем захватывающе красивою, как сказка. И многим хотелось отведать войны и ужасами ее насытить беспокойное любопытство – они забыли, что такое война, и не знали, что такое они сами, люди долгих мирных лет и разумной жизни. Часто грозили войною, часто вызывали из тьмы ее грозно-обольстительный образ и, напугав самих себя и людей, легко и быстро мирились и удовлетворенно продолжали свою разумную и спокойную жизнь. Уходил во тьму грозно-обольстительный образ, неясный и призрачный, и такой послушный, как слуга. И снова являлся, когда его звали, – такой послушный, как будто всегда, каждую минуту, чутко ждал он за стеною, чутко ждал.

Конечно, такое начало рассказа было не ко времени, когда все газеты пестрели сообщениями с театра военных действий. Но как же современно оно звучит сегодня! Вернее, звучало совсем недавно. В этом загадочная особенность творчества Леонида Андреева. Оно то опережает время, то отстает от него. Но оно всегда с ним не в ладах. Но этим-то он и волнует, заставляет взглянуть на мир под каким-то неожиданным углом.

Революция и эмиграция

В феврале 1905 года Андреев предоставил свою московскую квартиру для заседания большевистской фракции ЦК РСДРП. В донесении в департамент полиции сообщалось, что 9 февраля состоялось собрание “главных деятелей Российской социал-демократической рабочей партии для выработки программы по вопросу о революционизировании народных масс”. Хозяин квартиры был арестован вместе с участниками заседания и отправлен в Таганскую тюрьму. После освобождения под залог, который внес купец-миллионер Савва Морозов, за ним было установлено наблюдение полиции.

Настроение Андреева после освобождения из тюрьмы было самым радужным. “Воспоминание о тюрьме, – пишет он Горькому, – будет для меня одним из самых милых и светлых – в ней я чувствовал себя человеком”. Пребывание в тюрьме он назвал “увеселительной поездкой”.

В тюрьме он познакомился с одним из героев революции – эсером-террористом Владимиром Мазуриным, который здесь же, на тюремном дворе, будет казнен по приговору военно-полевого суда. На Андреева его личность произвела восторженное впечатление. В очерке “Памяти Владимира Мазурина” он напишет:

Казнили его в Таганке – на одном из дворов, откуда так часто перекликался он с товарищами, в Таганке, где в одной из камер сидел в то же время его младший брат Николай. Он был болен – у него еще не зажила и гноилась рана, – сильно похудал, и последние слова его были: передай же матери, что я умер спокойно.

За деньги был нанят убийца, один из уголовных арестантов, и его жалкими подкупленными руками была прервана жизнь Владимира Мазурина. Через пятнадцать минут тело его было положено в гроб и немедленно отправлено на Ваганьковское кладбище…

Да, он умер спокойно. Бедная Россия! Осиротелая мать! Отнимают от тебя твоих лучших детей, в клочья рвут твое сердце. Кровавым восходит солнце твоей свободы, – но оно взойдет! И когда станешь ты свободна, не забудь тех, кто отдал за тебя жизнь. Ты твердо помнишь имена своих палачей – сохрани в памяти имена их доблестных жертв, обвей их лаской, омой их слезами. Награда живым – любовь и уважение, награда павшим в бою – славная память о них.