Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Позиция Горького разумна. Смерть не должна мешать человеку совершенствоваться – прочь эти мысли, да здравствует жизнь! Эта позиция противоположна христианской, где мысль о смерти (memento mori) очень важна. Толстой и Андреев ближе к позиции христианства.

Но странно…

Мысль о смерти гнетет и отравляет существование обоих, а Горький живет как личность истинно верующая, без страха, не испытывая ужаса перед неизбежным концом жизни. В этом главный парадокс его мировоззрения. Горький – верующий без Бога, бессмертный без веры в вечную жизнь. Его вера находится в пределах человеческого разума. А поскольку разум, по убеждению Горького, беспределен, то и всё, что пока находится за пределами разума, до поры не имеет смысла.

Например, смерть.

Андреев считал это трусостью.

– Это, брат, трусость – закрыть книгу, не дочитав ее до конца! Ведь в книге – твой обвинительный акт, в ней ты отрицаешься – понимаешь? Тебя отрицают со всем, что в тебе есть, – с гуманизмом, социализмом, эстетикой, любовью, – все это – чепуха по книге? Это смешно и жалко: тебя приговорили к смертной казни – за что? А ты, притворяясь, что не знаешь этого, не оскорблен этим, – цветочками любуешься, обманывая себя и других, глупенькие цветочки!

Как раз во время этого разговора он и “льнет” к Горькому, тянется к нему “вплоть”. И – ненавидит его.

Обняв меня за плечи, он сказал, усмехаясь:

– Ты – всё видел, черт тебя возьми!

И, бодая меня головою в бок:

– Иногда я тебя за это ненавижу.

Я сказал, что чувствую это.

– Да, – подтвердил он, укладывая голову на колени мне. – Знаешь – почему? Хочется, чтоб ты болел моей болью, – тогда мы были бы ближе друг к другу, – ты ведь знаешь, как я одинок!

В очерке о Леониде Андрееве есть эпизод, когда в гости к Горькому в Нижнем Новгороде приходит отец Феодор Владимирский[43]. В это время к нему также приехал Андреев и быстро сошелся с отцом Феодором на почве философских споров. “По стеклам хлещет дождь, на столе курлыкает самовар, старый и малый ворошат древнюю мудрость, а со стены вдумчиво смотрит на них Лев Толстой с палочкой в руке – великий странник мира сего”.

Ирония Горького очевидна. “Старый и малый”, как дети неразумные, “ворошат” вечные вопросы, а со стены на них смотрит Толстой, который для Горького тогда был Учителем, причем таким, который учит не теориями, а личным духовным масштабом.

С Андреевым ситуация прямо противоположная. Андреев, несомненно, очень долго находился под мощным влиянием Горького и переживал это как личную духовную драму. Проблема “Горький и Толстой” во многом напоминает проблему “Андреев и Горький”. Разница в том, что Горький, угодивший в когти великого Льва, был сильной натурой. Андреев был натурой слабой, изначально склонной к душевному подчинению, и влияние Горького оказало на него положительное воздействие, а вот процесс внутренней борьбы с ним не закалил, а еще более закрепостил его. Иногда борьба с тем, от кого ты зависим, ведет к худшей зависимости.

Горький глубоко понимал эту личную драму Андреева и никогда не пытался своего друга испытывать. Наоборот, Андреев постоянно испытывал Горького, хотя испытывал он, в сущности, самого себя.

На “Собрании сочинений”, которое Леонид подарил мне в 1915 г., он написал: “Начиная с курьерского «Бегемота» (“Баргамот и Гараська”. – П.Б.), здесь всё писалось и прошло на твоих глазах, Алексей: во многом это – история наших отношений”.

Это, к сожалению, верно; к сожалению – потому, что я думаю: для Л. Андреева было бы лучше, если бы он не вводил в свои рассказы “историю наших отношений”. А он делал это слишком охотно и, торопясь “опровергнуть” мои мнения, портил этим всю обедню. И как будто именно в мою личность он воплотил своего невидимого врага.

Непокорный ученик

Отношения Андреева с Горьким также чем-то напоминают отношения Фридриха Ницше с композитором Рихардом Вагнером. В этих сюжетах условно можно выделить три периода.

Первый: сильная душевная и интеллектуальная зависимость.

Второй: попытка выбраться из-под этого влияния.

Третий: отторжение и вражда[44].

Но в отличие от Ницше, в молодости боготворившего Вагнера, как и Горький – Толстого, Андреев изначально переживал свою зависимость от Горького как несвободу и своеобразно мстил своему другу. Эта “дружеская” месть смущала Горького. И здесь “общественник” Горький, упрекавший Ивана Бунина в эстетической самодостаточности и отсутствии революционных идей (“Не понимаю, как талант свой… вы не отточите в нож и не ткнете им куда надо”, – писал он ему), оказался эстетическим пуристом и защитником творческой свободы. Горький сам тяготился своим влиянием на Андреева и даже радовался, когда тот от него отмежевывался.

Начало дружбы

Весною 1898 года Горький прочитал в московской газете “Курьер” рассказ “Баргамот и Гараська”. Прочитав его, он сказал на собрании кружка “Среда”: “Черт знает что такое… Я довольно знаю писательские штуки, как вогнать в слезу читателя, а сам попался на удочку: нехотя слеза прошибла”.

Их первая встреча состоялась 12 марта 1900 года на Курском вокзале в Москве.

Одетый в старенькое пальто-тулупчик, он напоминал актера украинской труппы. Красивое лицо его показалось мне малоподвижным, но пристальный взгляд темных глаз светился той улыбкой, которая так хорошо сияла в его рассказах и фельетонах… Не помню его слов, но они были необычны, и необычен был строй возбужденной речи. Говорил он торопливо, глуховатым, бухающим голосом, простуженно кашляя, немножко захлебываясь словами и однообразно размахивая рукой, – точно дирижировал. Мне показалось, что это здоровый, неуемно веселый человек, способный жить, посмеиваясь над невзгодами бытия. Его возбуждение было приятно.

– Будемте друзьями! – говорил он, пожимая мою руку.

Я тоже был радостно возбужден.

На обратном пути из Крыма в Нижний Новгород Горький ненадолго остановился в Москве, и там их отношения “быстро приняли характер сердечной дружбы”.

В детстве Горького и Андреева нет почти ничего общего, кроме ранней потери отца. Но есть и “странные сближенья”. Оба подростками ложились между рельсов под поезд, испытывая себя. Оба юношами пытались покончить с собой.

Ладонь одной руки у него была пробита пулей, пальцы скрючены, – я спросил его: как это случилось?

– Экивок юношеского романтизма, – ответил он. – Вы сами знаете, – человек, который не пробовал убить себя, – дешево стоит.

На самом деле Андреев поранил руку о бутылочное стекло во время катания на коньках. Если Горький точен в своем очерке, то Леонид явно