Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Сила и слабость

Переписка между Горьким и Андреевым сразу вышла на серьезный философский уровень. Именно в письме к Андрееву от 4 января 1902 года Горький едва ли не впервые формулирует свои “богостроительские” идеи, которые окончательно оформятся в 1908–1910 годах, во время его пребывания на Капри.

Бога – нет, Леонидушка. Есть – мечта о нем, есть вечное, не удовлетворимое стремление так или иначе объяснить себе себя и жизнь. Бог – удобное объяснение всего происходящего вокруг и – только. Толстой, якобы верующий в бога, – в сущности проповедует необходимость некоей пантеистической гипотезы. Пока что бога и не требуется, ибо если его дать – мещане сейчас же прячутся за него от жизни. Ныне – бог ускользает от мещан и они, сукины дети, остаются без прикрышки. Так и надо! Пускай их попрыгают по жизни голенькие с пусты ми душонками да позвенят как разбитые бубенцы. А когда они от холода и голода внутреннего сдохнут – мы создадим для себя бога великого, прекрасного, радостного, всё и всех любящего покровителя жизни!

Так-то!

Именно с этой точки зрения Горький в письме Андрееву весьма своеобразно хвалит рассказ “Бездна”, который возмутил Толстого. Горький пишет о рассказе: “Производит чудовищное впечатление. Ты – молодец”.

И зовет его, уже готового обвенчаться с Шурочкой, к себе в Крым:

Ты – нездоров? Да, приезжай сюда, чудак! Здесь солнце, море, и миндали цветут. Не все равно где жениться? Важно – как? Приезжай скорее! Славно помещу тебя с женой. Шампанское здесь есть, попы – тоже.

И они с Шурочкой, уже законной женой, приезжают и живут в Олеизе рядом с Горьким с февраля до марта 1902 года. Их отношения крепнут, и это далеко уже не просто отношения двух писателей. Это – близкие друзья.

Но что-то начинает раздражать Горького. Его явно не устраивает та излишняя “задушевность” в их отношениях, которую наивно и простодушно предлагает, а порой и навязывает ему Андреев. Горький – борец, деятель! Ему нужно “делать” революцию, литературу.

А Андреев постоянно впадает в исповедальный тон.

И еще он слишком интимно откровенен…

Милый Алексюшка!

Дела наши неважны: Шура уже четвертый день лежит в постели. Она слегка упала, потом в тот же день испугалась – у нас в детской случился ночью небольшой пожарчик – и началось кровотечение. Каждый день бывают доктора, а толку пока мало.

Двадцать пятого декабря 1902 года Шурочка родила их первенца Вадима. У нее послеродовой стресс, она еще и упала, еще и “пожарчик” случился в детской… И это заботит Андреева больше всего на свете. Этим волнением он спешит поделиться с другом. А Горькому это не нужно. У него – “На дне”, которое в декабре 1902 года рвануло на сцене МХТ как бомба. У него – обыски в нижегородской квартире. И еще по приказу Николая II его исключили из почетных академиков, после чего в знак протеста из Академии наук вышли Чехов и Короленко.

Вот чем живет Горький и что он пытается втолковать Андрееву в письмах: “Русский писателишко должен быть политическим деятелем ныне – больше, чем всегда”.

А Андреев?

Странно как-то слагаются у нас с тобой отношения. Было время, когда я пытался стать тебе другом, совершил в этом смысле несколько нападений на твою особу – и был с уроном отбит. В одной тряской корзинке не могут улежаться железный горшок с глиняным; ты железный, ты некоторых толчков и не заметил, а мне было больно, ибо я глиняный…

Итак, наши отношения приятельские – я то же для тебя, что и Бунин, Телешов, другие. Любишь ты меня за то, что считаешь моим талантом; ослабеет этот талант, умрет – умрет и твоя приязнь. Одним словом, я ценен для тебя как писатель. Я же как я, т. е. моя личность в целом, для тебя мало интересна и мало симпатична. Иногда же я бываю тебе просто противен.

Горького это письмо просто разозлило.

Письмо твое прочитал, разорвал и – постараюсь забыть о нем, а тебе рекомендую, дружище, – имей побольше уважения к себе и не пиши глупостей, поддаваясь настроениям, унижающим свободолюбивую душу твою.

Говорить подробно по поводу письма – не буду, это неудобно, ибо – длинно и, наверное, будет скучно. Подожду твоего приезда сюда – тогда мы с тобой уляжемся на диване – не хуже твоего, в моей комнате – получше твоей и – при свете электрическом – свободно и подробно поговорим.

Он не разорвал письмо. Он поступил хуже – послал его директору “Знания” К.П.Пятницкому с припиской:

Хорошие у меня товарищи. То – женятся, то – стонут, вообще – делают глупости, вместо того чтоб работать, и уснащают мою жизнь сотнями различных пустяков, с которыми мне, право, некогда разбираться. Черт бы их побрал, голубчиков… Когда почитаешь письма разных господ с нервиями не в порядке и послушаешь видоплясовских[48] воплей – еще более ценишь ваше спокойствие, сдержанность и здоровье духа.

Ничего не зная о поступке Горького, Андреев отправился в Нижний Новгород. Но лучше бы он этого не делал.

Поводом для поездки было его выступление в зале Коммерческого собрания на музыкально-литературном вечере в пользу нуждающихся школьников. Андреев прочел свои рассказы “Набат” и “Смех”. Концерт имел большой успех и собрал около 600 рублей.

Увы, в Нижнем Андреев изменил слову, данному Шурочке перед свадьбой. Он загулял. На квартиру Горького он пришел навеселе, там напился и поскандалил с гостившими у него певцом М.Д.Малининым и врачом А.Н.Алексиным. К несчастью, в скандале, устроенном Андреевым, оказалась пострадавшей женщина – Юлия Кольберг, нижегородская соратница Горького по революционной борьбе, выпускница Бестужевских курсов и член РСДРП. Горький был вынужден отвезти Андреева на вокзал, посадить в поезд и отправить в Москву.

Из Москвы Андреев послал Горькому короткое извиняющееся письмо, еще не вполне понимая, что произошло.

Алексей! Я был сильно пьян и не могу дать себе вполне ясного и точного отчета о происшедшем. Рвать при этих условиях отношения, рвать резко и навсегда, мне кажется невозможным и нелепым. Правда, что трезвый я один, а пьяный другой, правда и то, что я не отказываюсь нести последствия сделанного и сказанного в пьяном виде. Но мне нужно – и ты это поймешь – знать, что я сделал.

Ответь, если можешь. Если не хочешь отвечать, то молчание твое будет