Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

поразила меня – у тебя есть вещи сильнее, – а то, что он при всей своей возвышенности передает только обычное состояние твоей души. Обычное – это страшно сказать. То, что в других устах было бы громким словом, пожеланием, надеждою, – у тебя лишь точное и прямое выражение обычно существующего. И это делает тебя таким особенным, таким единственным и загадочным, а в частности для меня таким дорогим и незаменимым. Если б ты разлюбил меня, ушел бы от меня с своей душою, это было бы непоправимым изъяном для моей личной жизни – но только личной. Не любится, так и не любится – что же поделаешь. Но если бы ты изменился, перешел к нам, невольно или вольно изменил бы себе – это разворотило бы всю мою голову и сердце и извлекло бы оттуда таких гадов отчаяния, после которых жить не стоит.

Андреев как будто не понимал или не хотел понимать, что “Человек” – это смертный приговор их дружбе. Потому что кто он – Леонид Андреев, как человек, перед этим Человеком?

Не более, чем Кай перед Снежной Королевой.

Смерть Шуры

28 ноября 1906 года в Берлине после мучительной агонии от родовой горячки скончалась Александра Михайловна Андреева, “дама Шура”. Умерла, разрешившись мальчиком Даней, Даниилом, будущим религиозным мыслителем, поэтом и прозаиком, которого сегодня называют “русским Данте”.

Крестным отцом Даниила был Горький. Не в состоянии управляться с новорожденным, Андреев отправил Даню в Москву, к бабушке Ефросинье Варфоломеевне. Когда Андреев с новой женой Анной Ильиничной, первым сыном Вадимом и детьми от второго брака Верой, Саввой и Валентином поселится в Финляндии, Даниил останется в Москве.

Свою тетю, сестру Шуры Елизавету Михайловну Доброву, он будет называть “мамой”, а Филиппа Александровича Доброва будет считать своим приемным отцом. Несколько раз его будут привозить в Ваммельсуу к настоящему отцу, родному брату Вадиму и сводным братьям и сестре.

Но закончится это печально.

Римма Андреева вспоминала:

Даню очень любила бабушка и вся семья Добровых, и воспитывали его, я бы сказала, в какой-то тепличной обстановке, ребенок был очень нежный, ласковый, грубость для него была незнакома, а также и жизнь, и развлечения деревенской жизни старшего сына Леонида – Вадима… были для него чужды, или, верней, его слишком от них охраняли… И вот однажды Анна Ильинична уговорила Ефросинью Варфоломеевну отпустить с собой гулять Даню, она же с неудовольствием его отпустила. И Анна Ильинична повезла его на санях к большой горе, которая спускалась к реке и по которой возило из проруби воду население Ваммельсуу. Посадив Даню одного на сани и желая, как она говорила, испытать его на храбрость, хотя мальчик и боялся и упирался, толкнула сани, сани полетели с горы на реку, и Даня попал прямо в прорубь головой, его спасли, но после этого Ефросинья Варфоломеевна сейчас же собралась и уехала. Как потом мне говорила, что ей очень-очень не хотелось отпускать Даню с Анной Ильиничной, что она чувствовала что-то недоброе, и как я ее ни уговаривала и как ни разуверяла, что это просто несчастный случай, она оставалась при своем и все твердила, что это сделано умышленно[49].

После революции Даниил Андреев учился в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова, писал стихи и прозу, вступил в Союз поэтов и работал художником-шрифтовиком. Он воевал, был награжден медалью “За оборону Ленинграда”, но в 1947 году был арестован и получил 25 лет по 58-й статье (контрреволюционная деятельность). Десять лет, вплоть до 1957 года, он провел во Владимирской тюрьме, где были написаны три его главных сочинения – философский трактат “Роза мира”, книга стихов “Русские боги” и поэма “Железная мистерия”, при его жизни не публиковавшиеся. Скончался он в Москве в 1959 году в возрасте 52 лет. И сегодня имя автора “Розы мира” едва ли не более известно, чем имя его отца.

О том, насколько мучительно переживал Андреев смерть жены, можно судить по его письму Горькому от 23 ноября 1906 года, за два дня до кончины Шуры:

Милый Алексей! Положение очень плохое. После операции на 4-й день явилась было у врачей надежда, но не успели обрадоваться – как снова жестокий озноб и температура 41,2. Три дня держалась только ежечасными впрыскиваниями кофеина, сердце отказывалось работать, а вчера доктора сказали, что надежды в сущности никакой и нужно быть готовым. Вообще последние двое суток с часу на час ждали конца. А сегодня утром – неожиданно хороший пульс, и так весь день, и снова надежда, а перед тем чувствовалось так, как будто она уже умерла. И уже священник у нее был, по ее желанию, приобщили. Но к вечеру сегодня температура поднялась, и начались сильные боли в боку, от которых она кричит, и гнилостный запах изо рта. Очевидно, заражение проникло в легкие, и там образовался гнойник. Если выздоровеет, то весьма вероятен туберкулез. Но это-то не так страшно, только бы выздоровела.

Сейчас, ночью, несмотря на морфий, спит очень плохо, стонет, задыхается, разговаривает во сне или в бреду. Иногда говорит смешные вещи.

И мальчишка (Даня. – П.Б.) был очень крепкий, а теперь заброшенный, с голоду превратился в какое-то подобие скелета с очень серьезным взглядом.

И временами ошалеваешь ото всего этого. Третьего дня я все смутно искал какого-то угла или мешка, куда бы засунуть голову, – все в ушах стоят крики и стоны. Но вообще-то я держусь и постараюсь продержаться. Ведь ты знаешь, она действительно очень помогала мне в работе.

До свидания.

Твой Леонид

Не удивляйся ее желанию приобщиться, она и всегда была в сущности религиозной. Только поп-то настоящий уехал в Россию, а явился вместо него какой-то немецкий поп, не знающий ни слова по-русски. Служит по-славянски, то есть читает, но, видимо, ничего не понимает. И Шуре, напрягаясь, пришлось приискивать немецкие слова. 32 дня непрерывных мучений!

Старший сын Леонида и Шуры Вадим, которому тогда было четыре года, так вспоминал о смерти матери в Берлине:

Вечер. Я один в темной полупустой комнате, куда меня заперли, должно быть в наказанье. Я влезаю на стул, открываю большое, тяжелое окно. Смотрю вниз, в сад. Зелеными стеблями плюща заросла вся стена, от самого низа до чердачного окна на третьем этаже. Я хочу спуститься, цепляясь за стебли плюща вниз на землю, но боюсь. В комнату через открытое окно врывается ветер, сырость и шуршанье деревьев в саду. Вероятно,