Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова

они даже не успели испугаться. Соседний дом, в котором находились военнослужащие, обрушился на людей, стоявших на улице со шлангом. Один человек еще много часов стонал внутри здания: «Wenn ich nur bewustlos wäre!» [ «Если бы я только был без сознания!»] До него так и не добрались.

Я ненадолго зашла на работу, а потом отправилась обедать к Марии Герсдорф, где застала Готфрида Крамма, чету Багге[671] и других. К нам присоединился и Ханс Георг Штудниц; он сказал, что на Вильгельмштрассе нас ожидает машина, которая отвезет нас к Пфулям: у них мы проведем уик-энд.

Мы поехали на Вильгельмштрассе на метро, но на полпути пришлось выйти и идти дальше пешком, так как впереди были разрушены пути. Ангальтский вокзал выглядел просто ужасно. Сегодня утром во время налета в него врезался скорый поезд, пылающий, как факел. Еще три поезда готовились в путь; два из них отошли до того, как упала бомба, но третий застрял.

Добравшись наконец до Вильгельмштрассе, мы узнали, что машины нет. Некоторое время мы ждали: а вдруг все-таки. Потом решили ехать поездом.

На вокзале мы встретили Бланкенхорна с рюкзаком за плечами. Он был в счастливейшем настроении: только что вернулся из Италии. Теперь он направлялся в Швейцарию каким-то таинственным маршрутом. В суматохе я забыла книгу мадам Табуи у билетной кассы. Мгновенно пришла в ужас: ведь книга в Германии запрещена! В конце концов я получила ее обратно у кассира — ее передал ему какой-то пассажир. Но за это время мы упустили два поезда.

Женевьева Табуи — одна из самых авторитетных журналистов Франции предвоенного, военного и послевоенного времени. Племянница двух видных дипломатов-политиков Третьей республики, братьев Камбон, она долго являлась главным политическим обозревателем левоцентристской ежедневной газеты «Эвр».

Ханс Георг начал обзванивать своих друзей, прося о помощи, и в конце концов один добрый самаритянин приехал за нами и отвез нас к Ц.-Ц., где нас накормили до отвала и напоили кофе, сваренным на спиртовке, заправленной одеколоном, поскольку никакого другого горючего нет.

Дом Ц.-Ц. окружен усадьбами, которые арендуют иностранные дипломаты, лишившиеся своих разрушенных городских домов. Мы располагаемся на чердаке, так как бóльшая часть дома занята испанцами и румынами.

Воскресенье, 30 апреля. Долго разговаривала с двумя русскими горничными — прислугой у Ц.-Ц. Пфуля. Одна из них, двадцати четырех лет, потеряв мужа и единственного ребенка во время воздушного налета, осталась на свете одна-одинешенька; милая, приветливая девушка, очень обрадовавшаяся возможности поговорить по-русски, она весьма реалистически оценивает свое положение и относится к будущему со спокойным безразличием. Другой девушке всего восемнадцать. Одетая в черное, в белом переднике, она неизменно приседает, когда к ней обращаются, очень хороша собой и могла бы быть французской субреткой из пьесы. Она только что из Киева, и мы говорим с ней на смеси русского, польского и украинского, но прекрасно друг друга понимаем. Прислуга в Янсфельде очень пестрая: эти русские девушки, немцы — кухарка и няня, множество испанцев, обслуживающих дипломатов, и француз-дворецкий, предводительствующий этим курятником и именуемый при обращении «мусью».

После обеда слушали официальное коммюнике: вчерашний воздушный налет был назван Terrorangriff [террористическим налетом]. Боюсь, что родители снова будут сильно волноваться, так как я не могу позвонить и успокоить их. Позже Тони Заурма отвез нас в Бухов на чай к Хорстманам. Там были испанский посол Видаль и Федерико Диез. Последний сообщил мне подробности о смерти Марии-Пилар и Игнасио Оярсабаль. Его посылали опознавать трупы. Свои спальные места они выиграли в карты у другой испанской супружеской четы; проигравшие остались живы. Единственное утешение — в том, что они скончались мгновенно. Видаль подробно расспрашивал о Круммхюбеле, так как в скором времени туда будут эвакуированы все иностранные миссии. Не знаю, успеют ли. Лалли Хорстман сказала, что Элизабет Чавчавадзе сейчас возглавляет медицинское подразделение союзников в Марокко. До войны мы все были такими близкими друзьями…

Вечером в Янсфельде мы сидели у камина и говорили о Распутине[672].

БЕРЛИН. Понедельник, 1 мая. Вернулась в Берлин. Погода по-прежнему плохая. Рассказывают, что английские летчики сбросили венок над могилой Генриха Витгенштейна; тем более бессмысленной выглядит вся эта бойня.

После работы долго сидела у Марии Герсдорф с Готфридом Краммом; мы с ним постепенно подружились. Поначалу он держался замкнуто, но теперь все больше поражает меня своей редкостной душевностью. Он показал мне рамку красной кожи с тремя фотографиями одной и той же девушки. Я узнала Барбару Хаттон[673].

Вечером — «Похищение из сераля» Моцарта с Перси Фреем. Потом легкий ужин в «Адлоне». С Перси чувствуешь себя так хорошо; он ненавязчив, но в то же время понимает многое с полуслова, напоминая этим скорее англосакса, чем швейцарца. Он проводил меня пешком через Тиргартен и обомлел, увидев развалины вокруг нашего дома. Нам пришлось перебираться через нагромождения обломков, и это его поразило. Меня нет. Мы уже больно долго живем, как кролики в загоне.

В описываемое время д-р Ханс (Перси) Фрей возглавлял Отдел швейцарской миссии в Берлине, занимавшийся защитой интересов ряда стран, с которыми Германия находилась в состоянии войны.

Вторник, 2 мая. Сегодня утром мне удалось обменять просроченные мясные карточки Перси Фрея на большую колбасу. Затем на работе я устроила небольшой аукцион, и одна девушка купила ее у меня за несколько меньшую сумму, чем она мне стоила, но зато заплатила за нее действующими карточками, которые я теперь отдам Перси. Я очень горжусь собой!

Оставалась на работе допоздна; затем поехала с Адамом Троттом к нему домой и поужинала там с ним. Наша дружба меня несколько ошеломляет, и до сих пор я сознательно избегала этого. Он совершенно необыкновенный человек. Все его мысли и старания сосредоточены на вещах и ценностях высшего порядка, которым не отвечает умонастроение ни в этой стране, ни у союзников. Он принадлежит к более цивилизованному миру — а этого, увы, нельзя сказать ни о той ни о другой стороне. Поздно ночью он отвез меня домой.

Среда, 3 мая. Ужинала у Ханны Бредов, сестры Готфрида Бисмарка, в Потсдаме. Дочь Ханны, Филиппа, была во время субботнего налета в Министерстве авиации. Несмотря на то что швейцар пытался ее остановить, она вырвалась оттуда, так как в отеле «Эспланад» у нее был припрятан чемодан, который она хотела спасти. В здание министерства попало восемнадцать бомб, причем некоторые прошли через все семь его этажей. В подвале (где ей полагалось укрываться) было убито пятьдесят человек, а ранено гораздо больше. Я сама в тот момент была