Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

Мысль: «„Свои люди“ настучали».

От нас-то уходили ребята в норме. Наверняка они потом добавили где-то еще, какой-нибудь дряни.

— Виноваты! — сказали мы. — Хотели по-человечески отблагодарить. Хорошие ребята. Вы уж их не очень-то…

— Чтобы не было хуже — вам, — сказал полковник, — наши отношения на этом прекращаются! На КПП уже отдан приказ — не допускать вас на территорию штаба. Хватит! Всё, что надо, вы уже тут оформили.

А на Чукотку, — сказал полковник, заканчивая разговор, — ребят пошлём. Дослуживать после губы.

Закон зоны

Голосуем с вещами. Вещи — перевязанная верёвкой чеканка — для витрин в универмаге «Заполярье». Восемь листов кровельной жести, форматом 80 на 80, с бортиками. Сюжет — орнаментальный фриз в народном коми стиле и предметные вставки — чем торговал универмаг: верхняя одежда, обувь, мебель. Решили, если Чукотка у нас накрылась — сами двинемся дальше на Восток — в Сибирь, Россию посмотрим. Вот только на дорогу надо заработать. Случайные знакомые дали паяльную лампу и ключи от гаража. Гараж находился на окраине Воркуты, среди бараков, у пустыря, переходившего в тундру. Знакомые предупредили: «Рядом — зона». Там мы и чеканили и рельефы выколачивали — с разными цветами побежалости. Про наш пограничный эпизод вспоминали: «Изгнание грешников из штаба».

Стоим, ждём. Не останавливаются. Унылый вид: комары, мошка; наши серые от гнуса лица. Один остановился, спросил:

— Сколько?

— Столько-то.

— Зачем смешишь? А?

Уехал. Все остальные, если и останавливались, — также уезжали:

— Мало.

А у нас больше не было.

И тут подруливает к нам грузовичок полуторный. Спрашивает:

— Куда?

— На Маяковского.

— Ну, это мне крюк надо делать. — Задумался. — Ладно, сделаем. Загружайся. Только по-быстрому.

Помог загрузить, а потом — и разгрузить. От денег отказался, пояснил:

— Сразу видно — приезжие. А мы, местные, тут все — из ссыльных. И зона у нас тут такая — понимаешь? Тундра! Кто нарушит закон зоны — в тундре не жилец.

— Какой закон?

— Взаимовыручки.

Мысль: «В курортной зоне так не скажут».

Спрашиваем:

— А как же — те, кто проехал мимо?

— Приезжие, гады.

На берегу обрыва

Из Воркуты через Полярный Урал (с остановкой на буровой) поехали поездом в Лабытнанги, а оттуда — на вертолёте геологов — перелетели на другой берег Оби — в Салехард, столицу Ямало-Ненецкого округа. Там, где, по слухам, самоеды едят блины с кровью.

Бегло о жителях Ямала: ненцы (самоеды) более округлые, ханты (остяки) — поджарые. Коми (зыряне) — как русские, только сильно веснушчатые. Слушаешь, как комяки говорят между собой, — по-детски недоумеваешь: абсолютно русское лицо произносит абсолютно непонятную тарабарщину — с невероятными интонациями и без единого знакомого слова, ну хотя бы — полузнакомого, например «якши».

Что ещё? Многие ямальцы говорили «опять-таки» в смысле «однако».

Из Салехарда по Оби приплыли на рейсовом катере в Харсаим. Хорошо сказал о своём Харсаиме прохожий ненец: «Стоит на берегу обрыва». «Ямал» с ненецкого переводится в этом же смысле: край земли.

Похоже, что именно здесь Левитан написал «Над вечным покоем». Тот же ракурс: далеко внизу, под наблюдателем — водная бездна, а над ним — небесная. По светосиле свинцово-чернильное небо значительно плотнее, тяжелее, чем коричневато-зелёная вода. Мрачный простор. И такой же покой — гнетущий, неуспокаивающий. Обнадёживает — если приглядеться — прорыв в тяжёлом небе — светлый клочок. Хотя, может быть, именно в нём и сосредоточена вся тревога. Сам Левитан говорил, что писал он этот пейзаж, слушая траурный марш из Героической симфонии Бетховена.

В этом же беспокойном духе и прошла первая ночь нашего пребывания в Харсаиме: кто-то всё время стучался в окно. Выйдем на крыльцо — никого. Ночной тьмы, повторяю, тут не было. Был — приглушённый свет, лёгкие сумерки. Только ляжем — опять стук. По звуку — ворона в стекло клювом долбит, точнее — ворон. Потом догадались — постукалка! — болт, укреплённый над окном, с привязанной к нему леской и перекинутой через крышу. Деревенская механика. В городе, с его многоэтажками, такую постукалку не приладишь. Придурки! — сами ведь тоже не спали.

Мысль: «Вес болта, однако, был рассчитан грамотно: с должным звуком, и — чтоб стекло не треснуло».

Собаки Харсаима

Однажды здесь, «на берегу обрыва», сошлись все собаки Харсаима. Я видел, как, растянувшись по главной улице посёлка, продвигалась их основная стая, а к ней по проулкам стекались одиночки. Собравшись у обрыва, громко выли.

Кто они?

Ездовые лайки в разной смеси, кое-кто, возможно — с полярным волком, как Белый Клык. В массе — белые, или, как говорится, кремовые. Уши торчком, хвост калачиком, правильно — полукольцом. Были тут и серо-бурые (из сторожевых овчарок), и вислоухие, и вислохвостые, и бесхвостые, и с чёрными пятнами, как у коровы. Все, задрав морду, — выли.

Зачем так воют?

На Обь воют? Как бешеные — в припадке коллективного приступа водобоязни? Или — как оборотни — в тоске о полной луне, которая взойдёт над обрывом, когда настанет полярная ночь? Или — в знак того, что тут некогда воздвиглась новая тектоническая плита — сибирская, а там, на противоположном, невидимом отсюда берегу — оборвался Приполярный Урал? Или — отзываясь на не слышимую человеческим ухом музыку, по-своему бетховенскую? Из небесных сфер льющуюся, инфразвуковую?

Местные к их вою привыкли, но, — говорят, — такие концерты случаются не каждый день. Нет, с обрыва не прыгают.

Мысль: «Над вечным покоем — посидим, повоем».

В Харсаиме мы оформили школьный краеведческий уголок и свадебный альбом жениха — в подарок жениху. Конечно, были приглашены на свадьбу — как почётные гости. Отказываться от приглашения — некрасиво, так же как и оставлять рюмку недопитой. На третий день гулянья кто-то из местных приревновал одного из нас к своей девушке — безосновательно, если считать основанием застольное ухаживание. Обычное для свадьбы недоразумение, постепенно дозревающее до крупного события. Хорошо, что как раз в это нужное для нас время баркас с медикаментами и почтой отправлялся на острова, где живут ханты. Ну и мы — туда же — вниз по течению, в сторону Обской губы.

Мысль ненавязчивая: «А на выставку-то мы уже опоздали».

«Тут всё — правда!»

Высадились на острове со стёртым в памяти названием. Запомнились другие названия, хантыйские же: Вылпосл (выл посланный) и Халасьпугор (хороший бугор).

Мысль: «А как потом назад возвращаться?» — отгонялась как пораженческая.

Жили островитяне в летних чумах, но женщины носили вполне уже зимнюю одежду — со вставками из оленьего меха. Мужчины, по-моему, ходили, как и мы, — в сапогах и бушлатах. Просто силуэт у нас был такой: в целом — мешковатый, внизу — сапоги. Ну, пимы.

Главным