Дорога к людям - Евгений Генрихович Кригер

обороны противника прорвалось несколько танков Вольского. Вызвав в городе панику, танкисты, порушив многое, не смогли вырваться назад и погибли. С ними — офицер-танкист Дьяченко, я знал его. Одним из первых пробился он с товарищами к берегу Балтики. В честь его подвига калининградцы на постаменте воздвигли русский танк!

Но послушайте, как, отодвигая себя всегда на второй план, отзывался о людях Маршал Советского Союза Рокоссовский.

— Черняховский? Это — замечательный командующий. Молодой, культурный, жизнерадостный. Изумительный человек!

— Романовский — старый, опытный, всесторонне подготовленный генерал. В Померании он показал себя мастером маневра.

— Командарм третьей гвардейской танковой армией Рыбалко — хороший человек, решительный, боевой!

— Василий Иванович Чуйков и на земле освобождаемой Польши был всегда в самом пекле!

— Приходилось на земле Германии только восхищаться энергией генерал-лейтенанта Лагунова и всех офицеров возглавляемого им управления тыла фронта. Глубина тылового фронта равнялась тремстам километрам, а он все же обеспечил современную доставку наступающим войскам всего необходимого, да еще на территории врага.

— Герои-конники генерала Осликовского обошли под его командованием Ной-Шеттин с флангов и тыла! А ведь перед войной — кинематографистом был! Оказался же одареннейшим военачальником!

— Панфилов и его гвардейцы-танкисты не зря славились отвагой и находчивостью. Скрытно обошли крупный промышленный центр Штольц, внезапно атаковали его, и немцы не в силах были сопротивляться, капитулировали!

— Ваш приятель Василий Тимофеевич Вольский по знаниям своим настоящий академик! На практике же — танковый Мюрат! Хитер по-военному, упорен донельзя, в наступлении яростен. Жаль, умер от болезни почек, не завершив наступления на Берлин.

(Василий Тимофеевич лежал в Архангельском под Москвой, в госпитале. Я навещал его там. В Архангельском и скончался.)

— Наши люди на германской земле проявили подлинную гуманность и благородство.

Бывший драгун старой армии, кавалерист Красной Армии, командующий последовательно несколькими фронтами — в нашей памяти, в истории трех войн, на картах Генерального штаба, где обозначены и бережно хранятся схемы его беспримерной обороны и блистательного наступления.

Вижу до сих пор едва заметную улыбку в уголках губ. При всех самых гибельных обстоятельствах суровым его лицо никогда не было, хотя суровость его тактики и стратегии испытали многие и многие из талантливых военачальников фашистской Германии, оказавшихся все же менее дальновидными, скованными шаблоном прусской военной доктрины. Одаренность Рокоссовского была выше, глубже и благороднее!

Занял он достойное место в ряду полководцев России — Суворова и Кутузова, Багратиона и Брусилова, Тимошенко и Жукова.

1977

ГАВРИЛОВ НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ

Положив руку на сердце, мечтаю получить когда-нибудь для своей книжной полки увесистый том под названием «Мемуары советского солдата».

Размышляя о бесконечно многообразных факторах, позволивших нашему народу завершить победой самую трудную и жестокую войну в истории человечества, наши потомки обратятся и к осмысливанию организующей, вдохновляющей роли ленинской партии, и к изучению новой для XX века природы советского социального строя, и к познанию особенностей и неисчерпаемых возможностей советской экономики, и к штудированию трудов советских полководцев 1941—1945 годов, мемуаров прославленных наших маршалов, генералов и адмиралов.

Но разгадка того, что иные наблюдатели на Западе называли в свое время «советским чудом», будет далеко не полной, если ускользнет от внимания потомков фигура рядового нашего солдата.

Железная воля, знания, искусство, дар мгновенной ориентировки и предвидения, изобретательность, смелые и остроумные решения военачальников приводят к успеху, если под их командованием сражаются солдаты, по своему душевному складу, по натуре своей, по убеждениям и образу мыслей, свойствам характера способные побеждать даже в самых сложных, порой невыносимых, безвыходных, казалось бы, обстоятельствах.

Вспоминаю четыре года войны, листаю блокноты времен битвы под Москвой, обороны Сталинграда и нашего ответного штурма, жестоких боев в районе Курской дуги, на Днепре, под Харьковом и Киевом, при освобождении Одессы и Севастополя, на пути к Ровно с тамошней резиденцией Эриха Коха, в Восточной Пруссии с Эльблонгом и Кенигсбергом и, наконец, записи времен сражений на Дальнем Востоке с Муданьцзяном, Харбином, Порт-Артуром на Тихом океане, где мы «свой закончили поход».

И каждая строчка военных блокнотов напоминает, доказывает, свидетельствует, убеждает — да, в своей массе наша армия состояла именно из таких солдат!

Каждый из них был беспощадным противником для гитлеровских головорезов, отравленных бреднями о мнимом превосходстве нордической расы, о неизбежном-де господстве «белокурых бестий», о том, что на пути к такому господству все средства хороши, вплоть до физического уничтожения детей, женщин, стариков и, «в идеале», целых народов. Наш солдат в невиданных боях против носителей этих бесчеловечных лозунгов и теорий оказался сильнее именно потому, что при всех обстоятельствах оставался прежде всего Человеком.

Однажды болгарский журналист спросил меня: «Все четыре года войны вы были на фронте, — что это дало вам, что изменило в вас?» Помолчав, я ответил: «Там я понял по-настоящему, что такое Человек. И сам в большей мере, чем прежде, стал человеком».

В этих словах нет ни преувеличения, ни чего-либо странного или парадоксального. Я говорил искренне. При всей своей противоестественности в жизни народов война, прежде всего справедливая, несущая свободу война, опасность и необходимость быть сильнее опасности обнажают в человеческих натурах их глубинные свойства. Трус будет трижды трусом. Смелый станет трижды смелым. Друг перед лицом грозящей смерти докажет свою беззаветную верность другу. Добрый в неожиданных и не подходящих, казалось бы, для этого обстоятельствах, наперекор суровым законам войны, все равно обнаружит свою доброту и великодушие. С чистым сердцем я пишу это, потому что помню нашего солдата, сотни знакомых мне солдат на священной войне против фашизма.

Неизбежная в бою жестокость — и человеколюбие. Беспощадное упорство в обороне и в наступлении — и поразительная отходчивость после смертельной схватки. Презрение к бредням фашистских молодчиков — и своего рода жалость к ним, одураченным, околпаченным, опустошенным оравой геббельсов, делающим круглые, непонимающие глаза, когда спросишь их, знают ли они симфонии Бетховена, стихи Гейне, романы Томаса Манна или Ремарка, драмы Иоганна Фридриха Шиллера... Неистребимая ненависть к захватчикам — и способность трезво оценивать силы противника, вымуштрованность и дисциплинированность его солдат, мощь его техники на первом этапе войны. Глубина переживаний всей беды, постигшей нас при вероломном вторжении врага, — и животворное чувство юмора в самых трудных обстоятельствах, в соседстве со смертью, в зное и в стуже, в окружении или в бою малыми силами против многочисленной на каком-то участке вражеской