В дальних плаваниях и полетах - Лев Борисович Хват

юг, и ничто не вызывало сомнений в ее надежности. Правда, в жизнь полярников нередко врывалась тревога. Порою скорость дрейфа превышала две тысячи метров в час, а однажды льдина прошла за сутки сорок три километра. Чем дальше к югу, тем больше возрастала скорость. В Москве решили вывезти полярников самолетом, но они запротестовали: никакая беда пока не угрожает, все идет хорошо.

Не раз в мрачную полярную ночь они ощущали сильные толчки, как при землетрясении, глухой гул прерывал сон. Люди вскакивали, прислушивались минуту-другую и снова засыпали: грозные звуки и толчки стали привычными. Над льдиной бушевали ураганы, палатку заносило снегом. Иногда температура падала ниже сорока четырех градусов, но бывали дни, когда хрустящий белый ковер льдины становился вязким, возникали озерки.

Полярное лето в разгаре. На льдине образовались озера.

В декабре задули сильные ветры. Станцию понесло к Северо-Восточному мысу Гренландии. Столкновение с прибрежными скалами грозило гибелью. Папанин писал в своем дневнике: «Мы уверены в благополучном исходе. Если же уцелеет хотя бы один из нас, он постарается доставить на родину результаты наших трудов. Важнейшее мы уже передали по радио». В любую минуту могло начаться катастрофическое сжатие. У палатки стояли наготове нарты с аварийным имуществом. 22 декабря льдина пересекла широту Северо-Восточного мыса, опасность столкновения с гренландскими утесами миновала, но возникла новая: дрейф резко ускорился. В Москве с беспокойством следили за движением льдины. На разведку южной кромки полярных льдов вышел из Мурманска зверобойный бот «Мурманец».

1 февраля, когда Папанин и Кренкель разыгрывали послеобеденную шахматную партию, за палаткой раздался сильный треск. Хотя было это не в диковину, полярники легли спать одетыми. Сквозь сон Папанин услышал зловещий скрип и поднял товарищей: «Под нами ломается лед». Ширшов выскочил с фонарем и быстро вернулся: «Трещина проходит рядом».

Все вышли из палатки. В нескольких метрах чернела узенькая полоска, края льдины медленно расходились. Завывала пурга, колючий снег бил в лицо.

Опасность нарастала: за полчаса трещина превратилась в широкий канал. Полярники бросились спасать имущество, на середину льдины вывезли самое ценное. У радиомачты зияла новая трещина. Ледяное поле — единственное пристанище четверки — расползалось на куски.

Они вернулись в свое жилище, завели патефон. «Музыка отвлекает от печальных размышлений», — заметил Кренкель. Вскипятили чай. Не успели наполнить кружки, как льдина с гулом треснула буквально под ногами. Выбежали стремглав, неподалеку установили маленькие запасные палатки. Ширшов подготовил байдарку. В обычный срок передали на остров Рудольфа метеорологическую сводку. Дежурили попарно.

Непрестанно возникали и ширились черные пасти трещин. От мощного ледяного поля, на котором опустились в прошлом году четыре воздушных корабля, остался торосистый обломок величиной в половину футбольной площадки; станция «Северный полюс» не могла бы теперь принять даже маленькую амфибию. Но научные наблюдения не прекращались, и сигналы УПОЛ появлялись, как и прежде, точно в срок.

3 февраля сквозь туман выглянул ободок алого диска. Солнце! Четыре человека щурились на горизонт, откуда появилось дневное светило, с бледными улыбками разглядывали друг друга, дивясь, какими они стали грязными, обросшими.

Разразился шторм. Опять задвигались льды, разрозненные части лагеря то отдалялись друг от друга, то вновь сближались. Веселый внезапно перескочил на соседний обломок льдины, и четвероногого друга полярников понесло; едва удалось его спасти… Когда ураган утих, посветлело. «Земля!» — прозвучал возбужденный голос Ширшова. Вдали маячили острые шпили Гренландских гор.

Навстречу станции «Северный полюс» спешили корабли. Небольшой «Мурманец» смело пробивался во льдах севернее норвежского острова Ян-Майен. Преодолевая жестокий шторм, приближались ледокольные пароходы «Таймыр» и «Мурман», вышедшие из Мурманска. Ленинградские судостроители сказочно быстрыми темпами отремонтировали «Ермака», и ледокол встал под срочную бункеровку в Кронштадте.

Береговые прожекторы уперлись в корабль. Взлетели сигнальные флаги. Капитан Воронин вышел на мостик. Поход в Гренландское море начался. Около двух тысяч миль отделяло нас от дрейфующей станции.

Как четыре года назад на «Сталинграде», дни и ночи проводил я в радиорубке. Здесь можно было узнать новости о полярниках и движении мурманских кораблей. Радист «Ермака» перехватил телеграмму УПОЛ: «Сегодняшний день полон событий: шторм утих, мы построили снежный дом, убили трех медведей».

За двое суток дрейфующая станция переместилась к югу на целый градус! Чем южнее спускалась ледяная площадка, тем больше тревожились мы за судьбу славной четверки. Надо было спешить и спешить; на ледоколе это понимали все — от капитана до кочегара, и старик «Ермак», ходивший в арктических морях почти сорок лет, делал чудеса. Могучий «дедушка» с ходу взбирался на ледяные поля, давил и крушил их своей тяжестью; льдины переворачивались, вставали ребром, наползали одна на другую, царапая обшивку. Гул, скрежет, грохот, всплески сопровождали наш путь.

Горизонт впереди потемнел. Воронин пригляделся и сказал повеселевшим голосом:

— Водяное небо.

Облака, как зеркало, отражали темную поверхность воды. Льды кончились.

— Полный вперед!

Ледокол шел по Балтийскому морю на запад. Встречные суда салютовали знаменитому кораблю.

Впервые довелось мне идти на судне под командованием прославленного капитана «Сибирякова» и «Челюскина». Со времени нашего совместного путешествия из бухты Провидения в Москву Воронин внешне почти не изменился, только казался еще строже и серьезнее. Дружно, слаженно работала команда — Владимир Иванович был требователен и справедлив; лодыри и болтуны у него на судне не задерживались, а старательные, добросовестные моряки всегда могли рассчитывать на поддержку своего капитана.

Владимир Иванович вышел из рода потомственных поморов, русских людей, издавна населяющих Северное побережье нашей страны. Моряками были их отцы, деды и отдаленные предки; еще сотни лет назад отважные поморы ходили на деревянных судах за морским зверем. В семье Ворониных было шесть братьев, шесть мореходов. Самым известным стал Владимир Иванович. Он сроднился с Арктикой, полюбил суровые полярные моря. Год за годом прокладывал Воронин пути во льдах. В Советской Арктике нет, кажется, места, где бы он не проходил. Воронин — один из зачинателей карских экспедиций в устье Енисея. Он обошел вокруг Северной Земли, провел «Сибирякова» за девять недель по Северному морскому пути, а годом позже повторил этот поход на «Челюскине». На карте Карского моря за семьдесят восьмой параллелью обозначен остров Воронина. Он открыт в 1930 году экспедицией ледокольного парохода «Георгий Седов», которым тогда командовал Владимир Иванович. Еще мальчонкой, «зуйком», вышел он на рыбацком боте в первое плавание. Четыре десятилетия он совершенствовал свои знания, воспитывал новые поколения полярных мореплавателей; многих учеников Владимира Ивановича встречал я в капитанских рубках, на штурманских вахтах.

Вот он стоит на мостике «Ермака», слегка приподняв плечи, высокий, кряжистый, с пышными усами; вглядывается полярный капитан в