Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин

В день похорон Царская семья присутствовала на молебне в местной англиканской церкви. Внучки покойной, Элла и Аликс, были в черном. В самой Англии родня, провожавшая королеву в последний путь, согласно ее воле, оделась во все белое. Переворачивалась страница истории. Англия прощалась с королевой-символом, Европа с целой эпохой, а Елизавета Федоровна с последним из того, что связывало ее с прошлой жизнью.

Петербургу же не было никакого дела ни до скорби англичан, ни до переживаний Великой княгини Елизаветы. Началась Масленица, и столица Империи с головой окунулась в веселье. Сплошной чередой пошли маскарады, балы, спектакли. Открылись новые экспозиции, прогремел творческий юбилей балетмейстера М. Петипа, стартовали бенефисы знаменитых артистов. Императрица Мария Федоровна впервые за семь лет вдовства выехала в театр, после чего стала посещать почти все представления в Мариинке, словно желая наверстать упущенное. Избежать развлечений большого света не представлялось возможным – от Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны ждали участия в праздничном круговороте, в итоге вынудив посетить несколько выставок (включая вернисаж «Мира искусства»). О танцах, разумеется, речь не шла, да они уже и так перестали радовать. Ровно год назад Великая княгиня признавалась в письме императрице Марии: «О, если бы ты знала, как нам грустно на этих балах, на которых мы последний раз танцевали (в Петербурге. – Д. Г.) девять лет назад – сейчас это кажется грустным, грустным сном. Хоть мы и участвуем в веселье, но любим-то прошлое, а его, увы, не вернешь». Ныне, соблюдая траур, она грустила еще сильнее.

Некоторое утешение принесло возвращение из Лондона брата, Эрнста Людвига. С собой он привез шестилетнюю дочку, чем вызвал, прежде всего, восторг у детей императора. Маленькая Елизавета, получившая имя в честь своей прекрасной тети и крестной, была очаровательным созданием. Резвая, веселая, обаятельная, она вызывала у Великой княгини нежную улыбку и чувство радости за дорогого Эрни, души не чаявшего в своем единственном ребенке. Но кто бы мог подумать, что этот лучик света угаснет всего через два года! И так внезапно, так непостижимо… Гостившая у Царской семьи на территории Польши девочка внезапно почувствует себя плохо, проболеет три дня и умрет на глазах у потрясенного отца. Злой рок вновь ударит по Гессенскому Дому сближением счастья и беды – в последний раз Елизавета Федоровна увидит несчастную малышку всего за месяц до трагедии, когда приедет в Дармштадт на свадьбу другой племянницы, Алисы Баттенберг.

Раздавленному горем брату Великая княгиня напишет проникновенное письмо, в котором попытается сказать, что посылаемые людям тяжелые испытания и потери укрепляют их на жизненном пути и духовно возвышают: «Я знаю, что твоя настоящая христианская вера и спокойствие дают тебе силы, которые никакие слова сочувствия не могут дать. Но все же я хотела бы быть в том доме, где и ты, чтобы помочь тебе хоть немного в каждодневных заботах… Я была помилована от тех ужасных моральных переживаний, которые вошли, увы, в твою жизнь. Несмотря на это, основа в наших характерах – сходная. Но ты стоишь на высшей ступени лестницы в небо, а я все еще ниже тебя. Я так сильно стараюсь подняться вверх, но, кажется, всегда скольжу вниз опять». Это будет сказано за пятнадцать месяцев до собственного страшного горя, за шаг до новых крутых ступеней, что поведут Елизавету Федоровну ввысь.

Тем временем среди насущных проблем, требовавших внимания московского генерал-губернатора, оказалось студенческое движение. Вопрос зрел давно, с появления нового Университетского устава 1884 года, ограничившего автономию в высшей школе. Николай Павлович Боголепов, ректор Московского университета, а затем попечитель Московского учебного округа, активно поддерживал просветительскую политику, сложившуюся при Александре III. Продолжит он этот курс и на посту министра народного просвещения, дополнив его идеей «Сердечного попечения о студентах». Но страсти в молодежной среде разгорались нешуточные, и Сергею Александровичу трижды пришлось принимать меры, когда пьянящее чувство вседозволенности охватывало московские вузы. Каждый раз либералы выражали подстрекательское сочувствие молодежи, революционные агитаторы толкали ее в политику, но самое печальное состояло в том, что в правительственных кругах находились сторонники компромисса. Узнав об этом в самый разгар беспорядков 1899 года, Сергей Александрович испытал подобие шока: разве трудно понять, что уступки во время волнений ведут лишь к осложнению ситуации, а сокрытие истинного положения дел от Государя вообще недопустимо? Безрезультатно прождав целый месяц хоть каких-нибудь указаний, генерал-губернатор самостоятельно взялся восстанавливать порядок в Москве. Аккуратно и в то же время твердо.

В те тревожные дни Елизавета Федоровна не находила себе места. Видя, как переживает дорогой Сергей, она всячески старалась ему помочь – поддержать, успокоить, приободрить. В ее голове никак не укладывалась картина происходящего – студенты всегда казались ей благонадежными, безобидными и симпатичными. Великий князь заботился о их нуждах и когда вместе с женой приезжал на ежегодные университетские акты 12 января (в знаменитый Татьянин день), учащиеся одаривали Елизавету Федоровну массой букетов. Затем, по сложившейся традиции, каждый просил у Великой княгини цветок на память и на удачу в экзаменах, так что в конце праздника она оставалась почти с пустыми руками. Что же с ними произошло? Кто их использует и почему бездействует верховная власть? Наконец в один из дней Елизавета решительно взялась за послание Государю. Зная, что серьезно рискует, поскольку супруг категорически запрещал ей вмешиваться в политику, она, обрисовав (конечно, со слов мужа) те ошибки, что допустило правительство, предостерегала племянника от излишнего доверия царедворцам: «Ты так чист и добр, и не веришь, что кто-то посмеет извлечь выгоду из этой ситуации, но увы! мир так испорчен». Николай II с благодарностью ответил «тете Элле», а вскоре отдельно поблагодарил и «дядю Сергея» – за правильный взгляд, за твердость и за преподанный урок. Через несколько месяцев на открытии нового университетского общежития Великокняжеская чета по просьбе студентов сфотографируется в окружении радостной молодежи.

Но это было лишь началом. С наступлением XX века над Россией вновь стали сгущаться тучи. Медленно, но верно на страну надвигалась грозная опасность, предчувствие которой все чаще вызывало у Сергея Александровича тяжелые думы. С горечью в сердце наблюдал он, как разваливается государственный механизм, падает авторитет власти и накаляется политическая обстановка. В первый же год столетия вновь заявил о себе террор. Изгнанная, казалось, раз и навсегда еще двадцать лет назад кровавая бесовщина явилась теперь в облике эсеровских боевиков и готовилась разгуляться в полную силу. 14 февраля 1901 года в Петербурге террорист-одиночка смертельно ранил министра народного просвещения Н. П. Боголепова. Потрясенный произошедшим, Великий князь поделился размышлениями с братом Павлом: «Нет сильной направляющей воли, как было у Саши (Александра III. – Д. Г.),