Ледяная тетрадь - Андрей Викторович Рубанов

лес на постройку домов, по ордерам. И стали приезжать с большой округи за лесом. Лес – это огромное богатство, никем не учтённое. И повезли Н.А. «подарки» – мясо, масло, муку; видимо, и деньги. И стал Н.А. ежедневно пить водку. Обычно был серьёзен, хмур. А как выпьет, то становился весел, разговорчив, шутлив. На «подарки» его жена смотрела с радостью, не сердилась, когда пил её муж, т. к. был ласков с ней. Я у них жил в это время как член их семьи. А потом он стал приходить в лес на работу всё реже и реже. Я стал полновластным хозяином огромного богатства. Я принимал лес, я его и отпускал по запискам Н.А. Однажды подарили и мне перочинный нож с 12–15 лезвиями в нём. Я ещё не понимал, что это и мне «взятка». Приехал домой, показал нож матери, она мне это объяснила ясно. Это была первая и последняя в моей жизни взятка.

Ну, а самое интересное и трагическое совершилось там в лесу. Шёл 1929 год. Началась подготовка к коллективизации. И вот в деревню Бочиху, а лесопилка строилась полным ходом от неё за 7 км, пригнали жить и работать священников (попов-церковнослужителей) всякого ранга, молодых и старых, со всего района, а начальником над всеми этими людьми поставили фактически меня (юридически Н.А.). Это был какой-то кошмар, нарочно придумать нельзя. Братья-священники жили в деревне, работать ходили в лес, за 7 км туда и обратно. Катали брёвна по 300–500 килограмм и укладывали в штабеля в 5–7 накатов в высоту. Денег им не платили и не кормили, спецодежду не выдавали, домой не пускали. Они многие, особенно старики, плакали. Осень, зима, весна, ростепель – это был какой-то кошмар. Естественно, я, юноша, не понимавший ещё смысла жизни, смотрел на это с каким-то ужасом. Я распоряжался ими напрямую или по телефону (уже из лесничества провели телефон к строящейся лесопилке). Я на них не жаловался, хотя однажды дали какое-то распоряжение, и они не выполнили. Я сказал об этом лесничему, а он мне: «Заставь вычистить уборные (они уже были построены), кто не подчинится». Я не сделал этого. Для Н.А. и меня построили теплушку (домик), где была поставлена железная печурка, и лошадь у меня была. Они ко мне относились хорошо, ничем не обижали, и я тоже. Только один раз молодой попик спросил: «Молодой человек, скажи, плюс на минус какой знак получается?» Я не ответил. Он язвительно улыбнулся. А другой сказал: «Ну что ты, он же не виноват, ты поблагодари бога за то, что у нас он, а не другой». Зимой ещё было легче. Дни маленькие – пока придут в лес, разберутся, поработают час-другой – начинает темнеть. Отпускал домой. И невыносимо было смотреть весной, когда стал таять снег, вода. Они в валяных сапогах, в лаптях, мокрые, посушить обувь-одежду негде. Я не выдержал этой пытки, несправедливости – и убежал в город Павлово, где жила моя сестра Анна. И больше я в деревню не вернулся.

А кончилось дело с сосланными попами так: началась сплошная коллективизация, ежедневно шли собрания до позднего вечера. Никто не работал. Резали скот, ели, пили самогонку, отпускали лошадей прямо в поле. Иногда привязывали бирку «не хочу в колхоз». Вечером все записывались в колхоз – наутро шли выписываться. Стон, плач раздавался по деревне. «Кто за советскую власть – поднимите руки». Все поднимали. «Кто против?» Нет, единогласно. Все вы теперь колхозники. (Всё это я видел и слышал своими глазами и ушами.) Хорошо это описал Шолохов в «Поднятой целине». Так это и происходило в лесной деревне Бочихе, откуда не было и дорог в уезд и волость, да и сейчас нет, через 50 лет. Вышла статья Сталина «Головокружение от успехов», дутый колхоз в Бочихе сразу распался, остались 5 комсомольцев без лошадей и коров. Родители их не согласились. В развале колхоза обвинили живших в Бочихе священников, и началась над ними расправа. Кого в тюрьму, кого в Сибирь, кого отпустили домой (стариков и чины благочинные и пр.). Колхоз там организовали только спустя два года.

Я ушёл в город. Дедушка умер. Мать осталась одна. Ушла в другую деревню в няньки. Её не высылали, но дом её (мой) заняли жильцы – соседи, молодая семья, во второй половине осталась жить внучка Веры Николаевны. Я был там в 1985 году вместе с сыновьями Евгением и Виктором, навестили могилу матери.

Видеть чужое горе невыносимо. Я ещё не был защищён ничем от зла. Впервые в жизни столкнулся, видел, участвовал в свершении зла, издевательства над грамотными, умеющими людьми. И ничем не мог им помочь. Полное бессилие. Это был первый стресс молодого, не окрепшего физически и морально человека. Эта несправедливость не оставляла меня всю жизнь. Это была правда виденная и слышанная.

Осталась у меня ещё одна опора – моя сестра Анна Васильевна. Она была старше меня на 8 лет, моя няня, воспитатель, опора. О ней я буду говорить попутно с моей жизнью.

* * *

И, наконец, я – Рубанов Константин Васильевич.

Родился в 1911 году 15 сентября в селе Селитьбе. Убежавший от видений ада в лесу, от организации колхоза в деревне Бочиха. От самодурства, от бесчинств. В 1930 году мне было 18 лет. Мать предлагала мне жениться и жить в семье. Находились и невесты. Любил я Анфею две недели, много годов не забывал Елену из Бочихи. Жизнь пошла бы по-другому: работать физически, есть, спать, плодиться.

Павлово-на-Оке.

Там жила моя сестра Анна, у неё был муж Александр Александрович, родился только что Валерий (он сейчас живёт в городе Горький, кандидат физико-математических наук, дважды лауреат Государственной премии). Мой зять меня признавать не хотел. Он был член партии, работал в это время на заводе им. Марасанова (было модно давать имена рабочих) парторгом. Достаточно было ему сказать слово, и меня бы устроили учеником токаря, а так хотелось. Устроился сам на этот завод чернорабочим, подметать в цеху, убирать металлические стружки, таскать полуфабрикаты. Завод вырабатывал замки всевозможные, ножи, ложки, были ещё и тяжёлые какие-то валы.

Потом перевели в кузницу. Я поднимал молот через шкивы, мастер делал поковки. Работа тяжёлая, изнурительная, однообразная. И жарко, и холодно. Питания не было. Вставать рано по гудку – очень хорошо описано Горьким («Мать») в начале книги. Меня приняли в Союз металлистов, хотя я уже был член профсоюза с 1927 года, когда работал в лесу. Это был первый мой документ, членский билет, я был очень рад ему, он мне потом помог в жизни.

Устроился я учиться в вечернюю школу, был