Уральская Обь - Дмитрий В. Арбузов

обратно в горы. По дороге набираем дров, запасаемся водой. Ведь провести ночь в первобытных чертогах горного укрытия, отлично приспособленного для этого, у костра, напоминающего очаг чума, и здесь встретить утро, наблюдая гаснущие звезды через грубый скальный проем – разве это не есть сказочное, неповторимое переживание? Романтика!

– Чуть раньше, чуть позже завершить маршрут, – беспечно рассуждаю я. – Нет разницы. Подарим себе еще парочку удивительных дней…

– Психи, настоящие психи! – откомментировал Иван. – Продолжаю сам себе удивляться…

– Ну-ну, без истерик! – посмеиваюсь я. – Не каждый человек наделен чувством восхищения. Иного красота не подхватывает волной и не увлекает порывами в сказочные края. Потому что такой человек живет представлениями только о своем «я», а не миром вокруг. Относительно этого «я» вращаются все его мысли и чувства, как планеты вокруг солнца, формируются поступки, которые в свою очередь не оставляют никакого другого выбора, кроме как следовать по уже проложенному, кажущемуся из-за этого всё более незаменимому, пути вновь и вновь… Скучному, предсказуемому, однообразному пути. Я не хочу так жить, вот и весь разговор! И ты тоже. Иначе бы взял, да и самого начала дома остался…

– Поглядывая на пластиковые цветы и вдыхая ароматы капель духов, помещённых в них ранней весной… Да-да, теперь я понимаю, что такое запах свободы – теперь мне есть с чем сравнить! И пускай эта свобода проявится в самом малом, но она будет моя свобода! Она милее палат белокаменных, и ни одна роскошь не заменит её…

– Как говорится…

Проснись и пой! Ты к жизни властен —

ты наделён огромным счастьем:

проснись, друг мой, проснись и пой!

Люби, друг мой, к любви ты страстен —

в тебе есть пламя врез ненастьям:

люби, мой друг, люби рекой!

Лети, беги, стремись прекрасный —

взвихри несметных мыслей рой,

возвысь их радугу собой!

Живи, мой друг, мечтай и слушай,

средь грёз таись, с душой иди:

Весь смысл – вечность впереди!

И всем сердцем я чувствовал, поднимаясь по склону вверх, как на крыльях, что иду к этой вечности с птицей, бьющейся в груди.

Саранпауль

Возвратившись в Неройку, подсаживаемся на следующий попутный транспорт до Саранпауля – в вахтовку с рабочими. Езды предстоит девяносто километров по широкой гравийно-грунтовой насыпной полосе, после Усть-Пуйвы постепенно переходящей в асфальт. Дорога можно сказать отличная, встречаются строения, люди, даже указатели рек и километража есть. Мелькнуло пару японских джипов, заранее предупреждающих о своем появлении гигантскими клубами пыли и громогласными раскатами шизоидной музыки… Повеяло благами цивилизации.

– Ну вот, Иван, тайга и отступила от тебя на пятнадцать метров по обе стороны от дороги.

Иван как-то странно посмотрел сначала на меня, а затем на запыленные кусты карликовой березки, топорщащиеся по обочинам, но ничего не сказал.

На устье Щекурьи брод, здесь работает паром. Автобус заезжает на платформу задом, тягач отходит, пока гребет – разворачивается, на переправу уходит минут семь, не больше. Вскоре за Щекурьёй показался и долгожданный брод через Ляпин, где открылась совершенно другая картина. Машина погрузилась в мелководье «по пояс» и стала медленно пересекать обширное водяное пространство.

– Впервые в жизни еду в автобусе по воде, – говорит Иван. – И чего только мы не испытали за эти два месяца впервые в жизни по нескольку раз на дню.

По одну сторону Ляпина, на устье Щекурьи, расположена мансийского происхождения деревня Щекурья. Она старее Саранпауля, здесь все дома деревянные. Один интернат красным кирпичом навязчиво выделяется из серой массы построек, спроектированный для 13-ти детей. По другую сторону Ляпина, вдоль реки, несколькими вытянутыми вдоль неё улицами, горделиво высится посёлок Саранпауль («саран» – зыряне, «паун» – поселение), больше похожий на городок. Рабочие, неделю пробывшие на смене, с интересом вглядываются в лица прохожих. «О, смотрите, Вампир! – кричит один, выглядывая из окна. – Эй, улыбнись, Вампир!» И «вампир» улыбается, предоставляя на всеобщее обозрение заскучавшим после долгой езды пассажирам рот, полностью лишённый зубов. «А вон Гонимый! Гони-имый!» В Саранпауле, видно, у всех людей свои клички. Вахтовка начинает развозить мужиков по домам, и это дает нам возможность бегло осмотреть посёлок. Асфальта, конечно, здесь нет, пыль тянется вдоль домов и застилает резные оконца тонкой пеленой. С ней борется поливочная машина, раз или два в день курсирующая по центральным дорогам. Тротуары деревянные (мы застали посёлок в период замены деревянных тротуаров бетонными), по ним нередко прогуливаются люди в яркой национальной одежде. Много собак, которых, видно, не меньше, чем самих жителей, и ведущих себя как настоящие люди. Московские собаки валяются в переходах, отдыхают в вагонах метро, положив заспанные морды на сосиски, страдают от безделья, а Саранпаульские всё наворачивают круги, горделиво посматривают на прохожих, в зрачках их искрит живой блеск.

Наша остановка у «Перекрёстка». «Цивилизация! – радуется Иван и увлекает меня в первый же магазин, где начинает глазеть на полки. – Ой, смотри, сыр!» Я спешу узнать, где живет Елена Попова – старый друг, с кем мне посчастливилось познакомиться в одно из предыдущих посещений Урала. Продавец объясняет, куда нам пройти: в Саранпауле три тысячи жителей, здесь все друг друга знают.

Три минуты ходьбы от магазина, и мы стоим у калитки. Но дом пуст, света не наблюдается. Решаем заглянуть к соседям и вскоре выясняем, что Лена с супругом гостит в Берёзовое до вторника. Как обидно… И тут сосед Анатолий Истомин, оказавшийся ближайшим Лениным родственником, говорит: «Ну что ж с вами делать, идите, ночуйте…» И с этими словами скидывает замок с двери закрытого дома, окончательно приглашая нас в гости, а затем приносит местный деликатес – копчёного сырка, который мы за обе щеки пополам с жареной картошкой в миг уплетаем. Время позднее, свет бы зажечь, но мы сидим в темноте по привычке, пока Анатолий, ещё раз навестивший нас, не щелкнул выключателем, напомнив, что электричество ещё существует. «И сахар не экономьте, – вдруг сказал он, и опрокинул мне в кружку прямо из сахарницы. – Одичали совсем». И в самом деле, въехав в полосу мгновенно окруживших меня домов я весь как-то внутренне сжался, за время путешествия успев отвыкнуть от заборно-клетчатой жизни. Помню, как в окне автобуса мелькнули перечёркивающие синее небо провода, и мне стало вообще не по себе, как резанули они по сердцу… Да, я сильно изменился, и Иван тоже. Сидя за обеденным столом настоящего дома мы импровизировали, представляя, что все дома, по сути, – это балки,