Камни падают в небо - Анатолий Фёдорович Черняев

-Изба наша, как и ныне, тут и была - на горушке. Ее опосля только перетряхнули, а то так и стоит, как стояла. Хорошего леса изба. Какие плотники? Сами рубили. Папаша, я и братья ... Папаша умел и нас научил. Я и счас умею.

Я косы отбивал. Домашние кто, чем занимался. Мамаша рыбу чистила... Конечно, все работали. Я стучу, косу отбиваю, но вроде стук не мой. Замер. И слышу, грохотня пошла. Небо чистое-чистое - ни облачка, ни тучки. Самолетов-вертолетов, конечно, и в помине не было, это уже потом пообыклися. А грохотня случилась. На грозу навроде не похоже. Никак не похоже. Откуда, дескать, грохотня? А она пуще, пуще, вот так и катит...

Стоп...

По-прежнему ясно светило солнце. Сладко пахли скошенные пойменные луга. Вдоль реки стояли не сметанные еще в зароды копны, а небо было чистым и ясным. Но грохотало где-то совсем вроде бы рядом, словно бы гром этот жил сам по себе, не трогая землю, но сотрясая небо над головою по всему окоему.

-Стоп, думаю, а не конец ли свету? В тот год людишки

поговаривали, что конец свету, дескать, предвидится. Из

тайги это шло. Тунгусы прибегали, говорили: «Светопреставление!» Они по всей тайге зашевелилися. Много их к нам в село выходило. С верховья Подкаменной стада отгоняли к нам на Нижнюю и далее к Лене-реке. Одежду хорошую на себя надевали. И наш народ с них скопировался, из сундуков что получше и красивше на себя пялить. Женщины, конечно.

Передвижение эвенков началось сразу же после родового суглана-съезда всех родов, кочующих близко друг от друга, после месяца Телят - наш май. На тайном совете старейшин постановили изменить круг кочевий - и каждому роду идти близко по новому кругу.

Потом было Большое камлание, на котором Большой шаман объявил о светопреставлении. Началось по тайге движение...

Зачем наряжались, сказать не могу. Ну, так вот, как к празднику, рядились, конечно, какой уж тут праздник, если конец свету! А может, вовсе и не конец? Может только преставление? Не знаю. Врать не буду. Одно скажу. - Тунгусы чего-то ждали…

И вот тебе грохотня идет по небу.

Дедушка у нас старый на печи лежал. Он дня своего ждал. В чистом во всем, борода, как миткаль, белая, волос-то на голове, поди, и не осталось, а череп такой розовый, чистый. Он с тунгусами долго жил, по ихнему лопотал. Я о дедушке, конечно, вспомнил. Привскочил, конечно, на крыльцо. Шарюсь по небу - чисто вокруг, небо-то, как сейчас, белое-белое.

И - ах! Вдруг в небо-то второе солнышко выкатилось. Это-то, наше, мне значит, в темечко печёт, а это, значит, катит в глаза. Глядеть не можно - черно всё сделалось. Я в избу заскочил, а это новое-то солнышко в это вот окошко вошло и по печке вот так движется...

Дом стоял, как большинство русских домов, по северным рекам, окнами на восток и юг. Одно окошко выходило на северо-запад, и в него светило «солнце», ложась багровым отсветом на белую стенку большой русской печи. Отсвет этот перемещался справа налево, к востоку. А в остальные окна и в другую стенку печи падало обычное солнце...

- Я гляжу, как палит по печи солнце с того окна, аж рот раскрыл. Никогда такого не было. А грохотня катит и катит. Спасу нет. Дедушка не печи сел и громко, в голос, молитву запел: Поет и мне: «Степка, молися! И все молитеся! Свершилось... Пришло...»

Какой тут молиться. Бежать бы куда! А некуда. Везде грохотня. И огненный шар в нас метит. Полоз, полоз по печи... Да и остановился. Стоп... Я в окно глянуть боюся, а на печи вижу, - встало. И тут как сорвалося, чиркнуло по печи и скрылося. А гром стоял - ужасть. Затряслася земля, меня на пол повалило, а окошко как словно кто выдавил, так стеклом и брызнуло...

Возникший в чистом, безоблачном небе огненный шар приближался к земле с растущим грохотом. Он на глазах увеличивался, пламенел и настолько налился мощным огненным светом, что на него невозможно стало смотреть. В какой-то неуловимый миг страшный грохот перешел в непрерывный гул, и шар этот, прекратив движение, завис над землей, как зависает над горизонтом предзакатное солнце. Время этой остановки трудно определить, но огненный тот шар не двигался - настолько, что это могло отметить и потрясенное случившимся человеческое сознание. Шар стоял...

«Я на полу-то недолго валялся. Вскочил, как есть, подумал: «Дедушка-то где? Не сбросило ли». Он на брюхе на самом краю печи лежал и меня выспрашивал: «Степа, ча-вой-то ета? Степа, чавой-то ета? Мокрый был и белый, белый... Земля-то навроде еще билася пол под ногами ходил, а может, и ноги у меня тряслися. Ужас!

... Куда оно делось, это солнце, никто понять не мог. Вроде бы только что светило. Да так, что вмиг исчезли тени. И свет, столкнувшись со светом, лишил землю привычных и милых очертаний. Все вдруг от малой былинки до кедра оказалось не таким, каким было вечно, исчезли краски, привычная объемность мира, теплота, ласковость, исчез Свет Сущего... (Кто? Какой физик мог бы такое выдумать? - А.Ч.)

Кто-то разглядел, что из того огненного шара снизошел, тоже огненный, столб, и на мгновение возникло словно бы громадное дерево с круглой огненной кроной, кто-то отметил, что бушующий этот ком света словно бы выбросил из себя еще один шар, который стремительно помчался к земле, но другие утверждали, что никакого другого шара не было, но само это полыхание, это Солнце, кинулось вниз по косой...

Многие видели, и многие видели по-разному. Но то, что движение того загадочного огненного тела прекратилось, и оно сколько-то недвижимо висело над землей, - видели все. И был гул...

А потом, словно бы взрыв, - трясение земли и стремительное движение прочь, взлет и та же грохотня, но теперь затихающая, и затухание неистового огня - все меньше, меньше, и вот уже едва можно различить в белом громадном небе, и вот его уже нет, и затихает и мельчится гром, исчезает вовсе... Был - и улетел...

Был? Где? Над Великой котловиной, над, пожалуй, самым гиблым из всех гиблых тех мест, над гнилыми топями болот, где зыбуны колышутся под неосторожным шагом и тонкая истлевшая пленка, словно затянувшая гнойник, лопается, распадается, и зловонная трясина вспухает громадным мутным пузырем.

Землю в этом месте словно продавила какая-то первозданная сила, устремив в эту впадину всю мутную гнилую воду,