Игра в городки - Юрий Николаевич Стоянов

Смеются, веселые такие. Я спрашиваю:

– Над чем смеемся?

Отвечают:

– Ой, Юрочка, вы же знаете, на каждых похоронах обязательно бывает что-нибудь смешное. Мы хоронили дедушку наших друзей. Его звали Гена, Царствие ему Небесное! Отпевали его в церкви. Его гроб стоял посредине, а слева и справа от него отпевали еще двух бабушек. Обряд совершали сразу три священника. И по молитвам мы поняли, что ту, что слева, звали Лидия и ту, что справа – тоже Лидия, а наш Гена, значит, между ними. И вдруг Катька ляпнула: «А Гена-то может желание загадывать!» После этого половину народа как смело из храма. Прости господи! И смех и грех…

Хотелось бы как можно позже оказаться на месте усопшего Геннадия, но одно мое желание у меня уже точно сбылось: у меня в жизни появились настоящие продюсеры-друзья!

Это МАРГО-САША-КАТЯ!

Глава 8. Немного в рифму

Мой первый стишок

Вот какая оплеуха —

Укусил комар за ухо.

Нет, комар летает тихо,

Укусила комариха!

Юра Стоянов, 5 лет

Два плаща

Пусть жизнь устроена хитрО,

Но вот простая аксиома:

«Коль едет Черный плащ в метро,

То Желтый – ждет его у дома».

Холодный дождик моросит,

И день закончился неярко,

И Черный плащ спешит к такси,

А Желтый плащ уходит в арку.

И так всегда – то смех, то плач,

Но что поделать, в этом мире —

Куда-то едет Черный плащ,

А Желтый плащ висит в квартире.

Труднее Черному – сто крат,

И как бы ни был, друг мой, зол ты,

Но этот плащ, который Желтый,

Ведь он ни в чем не виноват!

Я посвящу ему строфу,

Он, молчаливый и покорный,

Хотел бы быть в одном шкафу

Лишь с тем плащом, который Черный…

«Птица должна петь на ветке, не в клетке…»

Птица должна петь на ветке, не в клетке.

Собака должна жить в доме, не в будке —

И не доедать за тобою объедки.

А ты, будь свободным круглые сутки,

А не только во сне,

(Ну, так кажется мне).

Но вот парадокс, если выпустить птицу,

Соловья или синицу,

Долго она не проживет —

Вольная стая ее заклюет.

И собаку, привыкшую жить на цепи́,

Если ее от цепи отцепить,

То от страха и злости, зубами скрипя,

Первым она укусит тебя…

Нет, мы их с тобою не приручили,

Лишь к будке и клетке мы их приучили.

Если ты правильно понял меня,

С людьми такая же точно фигня.

Самуи

Как будто вырванные гланды

У рая, брошенные вниз

Лежали пляжи Таиланда,

И нежил их Сиамский бриз.

Здесь все эпитеты избиты,

Здесь красота замылит глаз,

Здесь появились трансвеститы,

Совсем запутавшие нас…

И я пишу стихотворенье,

Хоть не Маршак, не Самуил,

Но я достигну просветленья

И стану Буддой Самуи.

И буду, толстый и плечистый,

На солнце зОлотом сиять.

И скажут русские туристы

У ног моих: «Красиво, бл…дь!»

Куба

Здесь рады русским, немцам и японцам.

Так рады, что танцуют и поют.

Работают на Кубе только солнце

И океан. Они не подведут!

Как сладок ром, как едок дым сигары!

И всем плевать, что остров сел на мель.

Все улыбаются улыбкой Че Гевары

И много говорят. Ну, как Фидель.

Мигели, Карлосы, Хуаны, Исидоры…

Неважно, в ком какая кровь течет.

Рабы, индейцы и конкистадоры

В единый переплавились народ…

Гниют американские хоромы,

Но автопром не сдан в металлолом.

Была страна большим публичным домом,

И всем работа находилась в нем!

Но мы пришли! И мы «внедрились в массы»,

Сдружились с несговорчивым вождем.

Под Девою Марией из пластмассы

Они «Катюшу» пели перед сном!

Идут года, меняются задачи.

Роман окончен. Мы не так близки.

Мы их забыли, как щенка на даче,

Которого кормили мы с руки.

И в мире, где все зыбко и стихийно,

Нам не до Кубы, трудно нам самим…

Они любили нас хрестоматийно:

«Как дай вам Бог любимой быть другим!»

Станислав Любшин

По стуку сердца, по вибрациям души

И по тому, как текст он учит просто,

Становится понятно, что Любшин

Нам врет, что отмечает девяносто!

Да, может он прилюдно захромать

И показательно споткнуться на дороге…

А после, на спектакле, твою мать,

Назло нам будет шпарить монологи!

Нет, пусть он мне ответит на вопрос

Про старости его седую прелесть:

Где лысина? Где краска для волос?

Где перхоть? Где его вставная челюсть?!

До сцены – трезв, потом – навеселе,

Сто грамм на грудь – совсем не тяжкий искус!

В каком, пусть скажет, паспортном столе

Купил он за автограф паспортистку?

Я пошутил, но он меня поймет,

Своим годам он точно знает цену.

Как круто, что уже который год

Мы топчем с ним одну и ту же сцену!

Так будь улыбчив, счастлив и здоров,

Богаче будь катарского эмира!..

Я только за одни «Пять вечеров»

Ему отдал бы все награды мира!

Будь оценен народом и рублем!..

Искусствоведы, а ведь вы не правы:

С кого писал святых Андрей Рублёв?

Вы просто присмотритесь —

С дяди Славы!

Старость

(Не про себя!)

Ах, до чего же надоел он вам!

Он, кажется, сживет вас всех со свету.

Он кашляет, и курит по ночам,

И шаркает ногами по паркету.

Ни солнца от него,