Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

то действительно постигающее мышление может быть лишь одним и тем же, отличаясь только по степени, в зависимости от зрелости развития, следовательно, также и от развития органа мышления»[412].

Общие законы мышления, отражательный характер мышления одинаковы для людей, говорящих на разных языках.

Языковые же значения, если исключить какое-то количество терминов науки и интернациональные слова, имеют национальный характер. Если все говорящие на любом языке имеют понятие о верхних конечностях человека, то в разных языках используются слова с разными значениями для выражения этого понятия. Например, русский язык использует слово рука, имея в виду верхнюю конечность в целом, в то же время английский и другие языки различают hand и arm. Значения русского слова дом не полностью совпадает со значением английского слова house (последнее обозначает, как известно, строение не менее чем из двух этажей).

Таким образом, следует констатировать, что значения слов разных языков, хотя и не тождественны, но обязательно частично (а то и полностью) совпадают. Объясняется это единством процесса мышления и детерминированностью внеязыковой реальностью, как это устанавливается теорией отражения. Значение, как и понятие (о различении этих категорий говорилось выше) есть обобщенное представление, или отражение некоторого класса сходных предметов.

Трактовку проблемы значения из значимости (ценности), близкую изложенной выше, мы находим у Н.А. Слюсаревой.

«Содержательную сторону слова, его план содержания составляют значение и ценность. Но в слове ценность является вторичной по отношению к значению, последнее же создается в процессе номинации. Ценность как часть плана содержания вводит слово в систему и определяет его положение в этой системе»[413].

Мы сказали бы только, что ценность (значимость) есть то, что определяется местом слова в системе, а не определяет положение слова в системе, как говорит Н.А. Слюсарева. Утверждение же о вторичности ценности по отношению к значению представляется совершенно верным.

В.И. Абаев.

ОТРАЖЕНИЕ РАБОТЫ СОЗНАНИЯ В ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ ЯЗЫКА

«Весь дух марксизма, вся его система требует, чтобы каждое положение рассматривалось

(α) лишь исторически;

(β) лишь в связи с другими;

(γ) лишь в связи с конкретным опытом истории»

Ленин.

Постановка проблемы

Ни один аспект языка не представляет такого широкого, можно сказать – общечеловеческого интереса, как лексика. Если фонетика и грамматика остаются в основном «внутренним» делом узкого круга специалистов, то нет никого, от начинающих лепетать младенцев до прославленных мудрецов, кто не задумывался бы над словами и их значениями.

Анатоль Франс был неравнодушен к словарям:

«Это – словарь, а я до безумия люблю такие книги… Ведь слова – это образы, а словарь – это Вселенная, расположенная в алфавитном порядке… Все другие книги заключены в ней, нужно лишь их оттуда извлечь».

По образному выражению Герцена, за словами нашей речи,

«как за прибрежной волной, чувствуется напор целого океана всемирной истории»[414].

Одному известному историку приписывается афоризм:

«Дайте мне историю слов, и я дам вам историю человечества».

Если под историей человечества понимать внешние события, то это, конечно, неверно. Никакая история латинской лексики не поможет нам восстановить перипетии пунической войны или походы Цезаря. Но если вместо «истории человечества» подставить «историю человеческого сознания», то приведенный афоризм есть сама истина. Действительно, если бы мы могли восстановить историю слов от первых зачатков человеческой речи, это была бы вместе с тем история общественного сознания от первых проблесков человеческой мысли в палеолите и до нашего времени. Язык и сознание на протяжении всей истории человеческого рода образуют нераздельное единство. Этот краеугольный тезис, сформулированный К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Немецкой идеологии», служит необходимой отправной инстанцией для всякой теории языка и сознания. Особенно велико его значение при историческом изучении лексико-семантической системы языка. Вопрос ставится так: каков механизм работы сознания? какие операции производит сознание над поступающей в него из внешнего мира информацией? Какому общему принципу подчинены эти операции? Как они формируют лексико-семантическую структуру языка? Детальный ответ на эти вопросы требует обширного исследования, о котором мы здесь не помышляем. Речь идет о том, чтобы наметить некоторые самые общие линии, характерные для языкового развития в целом, а не только для каких-либо отдельных языков. При такой постановке вопроса единственно возможный подход – исторический, и начать придется с генезиса сознания и языка.

О генезисе сознания и речи

А.И. Герцен протестовал против тех, кто

«громко и смело говорит…, что человек не должен заниматься тем, что нельзя разрешить. Кому нельзя? когда? почему? где критериум?.. По несчастью, – продолжает Герцен, – вопросам такого рода нельзя навязать каменьев на шею, бросить их в воду и потом забыть о них; они, как упрек совести, … мешают наслаждаться пиром опытов, открытий…»[415]

Вопрос о происхождении языка относится к числу тех, которым не раз пытались навязать камни на шею и бросить в воду. Парижское лингвистическое общество в своем уставе запретило членам общества заниматься этим вопросом. Научная совесть не мирится с такими искусственными барьерами на пути ищущего разума. Вопреки модным в наше время некоторым теориям, мы исходим из того, что познание генезиса какого-либо явления – важнейший шаг к познанию сущности этого явления. Ф. Энгельс говорил: исследовать природу мышления – значит исследовать историю мышления. Это относится в полной мере и к языку. Вопрос о происхождении языка был и остается одной из центральных проблем не только исторического, но и теоретического языкознания[416]. Никакая общая теория языка не может считаться полной и законченной, если она не включает ту или иную концепцию происхождения языка.

Верно, что языкознание – наука эмпирическая, а для решения вопроса о происхождении языка у нас нет по существу никакого эмпирического материала. Не существует никаких фактов, которые подводили бы нас вплотную к начальной стадии возникновения речи. Языки самых отсталых народов представляют уже результат многотысячелетней эволюции и в масштабах всего глоттогонического развития стоят близко к языкам самых цивилизованных народов. Если расстояние от наиболее развитых, скажем, индоевропейских языков до первых начатков речи принять за километр, то язык аранта в Австралии или язык бакаири в Бразилии приблизит нас к этим начаткам едва на несколько сантиметров. И как ни много поучительного в этих нескольких сантиметрах, восстановить с их помощью весь километровый путь, конечно, невозможно.

Но если проблема происхождения языка не может быть решена чисто индуктивным путем, значит ли это, что на нее надо наложить запрет? История науки не поддерживает такого вывода. Наука