Когда солнце погасло - Янь Лянькэ

Людей собралось, что деревьев в лесу. Что муравьев в муравейнике. Что песка в пустыне, что праха в земле. Что воды в море, что звезд на небе. Видимо и невидимо, ни числа, ни счета. Толпа затопила улицу. Затопила Гаотянь. Весь поднебесный мир затопила кошмаром. Сотни человек. Если не тысяча. Или две тысячи. Больше мужчин, треть женщин. Казалось, все люди той ночью заснули, все заснобродили и пришли на гаотяньскую войну.

А кто не снобродил, тоже пришел на войну пограбить, пока все снобродят.

Гаотяньская война стала зенитом ночи большого снобродства. Пунктом назначения всех снобродов и бдящих. Совсем недавно сноброды шли убирать урожай, молотить пшеницу, шли воровать, шли грабить, резать и убивать, но сейчас казалось, что с тех пор успело смениться несколько династий. А великая гаотяньская война, настигшая город на черном мертвечинном рассвете, стала истинным началом снобродства и истинной его целью. Мы с родителями спешили к южным кварталам, к юго-восточной части города, где живет много людей и стоят большие дома, поначалу мы думали отыскать гонг, ходить по улицам с гонгом и будить спящих. Думали вынести из дома плитку и кастрюлю с чашками, заварить еще чаю, заварить кофе, приготовить раствор реальгара, но скоро раздумали. Совсем раздумали. Мимо нас черной тенью пронеслись люди. Блестящим лезвием промелькнули мимо. В белых рубахах старинного покроя. С клинками, дубинками и разной железной утварью. С кухонными ножами, тесаками, штыками, кинжалами и резаками. Закинув на плечи резаки. Держа наготове топоры, молотки и серпы. И пики с красными кисточками, которых много лет было нигде не видно[40]. Ни одежды не разглядеть. Ни лиц в черной рассветной дымке. Только очертания фигур и клинков. Приглушенные шаги напоминали шум подземной реки, что бушует на глубине десяти или двадцати метров. Мужчины снимали обувь, чтобы ступать тише. Шли босиком, засунув обувь под мышку. Одна женщина бежала за своим мужем. Бежала, сдавленно крича:

— Меня подожди. Меня подожди. Если умирать, я с тобой умру. Если умирать, то вместе.

Головы у всех были повязаны желтыми шелковыми лентами. Желтыми шелковыми лентами в два пальца шириной. Одинаково. Неотличимо. Все куда-то спешили и молчали, только завидев друг друга, скользили глазами по желтым лентам. Все ленты были завязаны узлом на затылке Словно на каждом затылке распустилось по желтой хризантеме. Деревяху Чжана, который жил напротив нашего старого дома, будто подменили, он прошел мимо с железной арматуриной за поясом и тесаком в руках. Прошел, завязывая на затылке желтую ленту. Потом вскинул тесак, обрезал длинные концы ленты, бросил под ноги и пошел дальше. Мы побежали за ним — Деревяха, Деревяха, ты куда идешь, куда ты.

Деревяха Чжан вдруг остановился, встал напротив моего отца, достал из-за пояса арматурину в два чи длиной, которой забил до смерти Кирпичного Вана, и выставил ее перед собой:

— Фонарь погаси, тебе жить надоело, в лицо светишь.

Сказал, как гвоздь забил. Деревяху в самом деле подменили. Отец вздрогнул. Выключил фонарик. Подшагнул к Деревяхе и заговорил тише:

— Ты наяву или снобродишь, что такое в городе творится.

— Если жить не надоело, раздобудь желтую ленту и повяжи на голову. А если надоело, так и шатайся по улицам, как сейчас шатаешься.

Я не видел Деревяхиного лица. Видел только, как он переложил арматурину из руки в руку. Тесак заткнул за пояс. А черную ржавую арматурину подкинул в руке, помахал ею в разные стороны, пока сзади не подошли еще двое с фонариками, обернутыми тканью. Подошли, сказали, мы с повязками, и прошагали дальше. Шагали быстро, словно парят над землей. Легко, словно их несет ветром.

Так и не понять, что приключилось в городе. Даже Деревяха Чжан перестал быть прежним Деревяхой. В тишине скрип нашего велосипеда напоминал треск огня, ползущего по патронной бумаге. Проходя мимо, люди оглядывались и смотрели на наши лбы. Поднимали керосиновые лампы, светили фонариками. Посветив, немели от страха и спешили дальше. Всех людей с лампами и фонариками мы знали, только они нас не узнавали. Чжан Юань-тянь. Ван Даю. Ван Эргоу. Хозяин Гао из чайного магазина, который в начале снобродной ночи призывал всех не спать и защищаться от грабителей. Вань Мин с женой и двумя взрослыми сыновьями, тот самый Вань Мин, на глазах у которого грузчики вынесли из магазина всю технику. Мы звали их по именам, но они не откликались, только таращились на наши лбы, свернув шеи. И говорили, жить надоело, совсем жить надоело. И в конце концов мы растерянно остановились у края дороги. Растерянно оглядели толпу, словно отбившиеся от стада овцы. Мимо прошел дядюшка Ся. Прошел мимо и вдруг вернулся.

— Ты нынче меня разбудил, семью мою спас, я вас тоже выручу, покуда не сплю. И мы сочтемся, ничего не будем друг другу должны. — Сказав так, он достал кусок желтого шелка вроде полотенца и протянул моим родителям. — Если жить не надоело, порвите его на ленты, а ленты повяжите на головы. А если надоело, ничего не делайте и ждите, когда вам головы срубят, а тела оставят без погребения, когда слуги Небесного государства[41] потащат вас казнить и на куски искромсают.

— Вы куда идете.

— Возрождать Мин[42]. Воцарять Небесное государство великого благоденствия.

— Какая еще Мин, какое великое благоденствие, с тех пор сколько веков прошло, как вы будете возрождать Мин, как будете воцарять Небесное государство.

— Тебе что, жить надоело, такие слова говоришь. Тебе жить надоело, хоть нас не впутывай.

— Ты ведь снобродишь. Снобродишь, не иначе.

— Сам ты снобродишь. Вы всей семьей снобродите.

Бранясь и бормоча, дядюшка Ся поспешно отошел. Будто хотел от нас сбежать. Быстро, точно не ногами перебирает, а летит. И в мгновение ока растворился в ночи, смешался с толпой. А мы с куском желтого шелка растерянно стояли на прежнем месте. Всюду слышались приглушенные голоса. Всюду слышались поспешные, но будто проложенные ватой шаги. В воздухе клубилась зловещая сила, носился невидимый вихрь. И люди шли сквозь вихрь, и вихрь мутил им головы. Все они спали, но вели себя так, будто остаются наяву. Все оставались наяву, но вели себя так, будто спят.

Мы бросили велосипед на обочине.

Порвали желтую ткань на ленты, повязали головы. То и дело оглядываясь на людей, что проходили мимо. Люди были опутаны сном. Люди во сне шли проливать кровь на гаотяньской войне. Во сне шли биться не на жизнь, а на смерть. Поправляя узел у меня на затылке, мама вскинула глаза на отца.

— Отправим Няньняня домой, он ведь еще