Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли - Эрнст Юнгер

Типическое творение может быть совершенно однообразным и при этом многочисленным, подобно раковинам на побережье, скарабеям в гробницах и храмовым колоннам древних городов. Тот факт, что они обладают репрезентативным характером, воплощают гештальт, четко отличает их от той бессмысленности, которая свойственна абстрактной массе. Мы уже говорили о различии между абстрактным числом и предельно точной, предельно однозначной цифрой, которую можно наблюдать в связи с появлением органической конструкции. Типическое творение может также иметь планетарную значимость, — однако это вытекает вовсе не из того, что оно опирается на космополитическое общество, рожденное грезами разума, а из того, что в нем репрезентирован весьма определенный, весьма однозначный гештальт, который располагает мощью планетарного размаха.

Его значимость обнаруживается, правда, как мы видели, с отрицательным знаком, уже в мастеровом ландшафте, который следует рассматривать как переходный. Все без исключения силы обнаруживают себя вовлеченными в процесс, который подчиняет их требованиям конкурентной борьбы и повышения скорости. Сообразно этому, все великие теории имеют динамический характер, а обладание властью зависит от запасов двигательной энергии, — для легитимации, в конце концов, достаточно уже одной только воли к власти. Равным образом язык движения выражается и в повторяющихся миллионы раз символах, таких, как крыло, волны, винт или колесо. Этот процесс выливается в чистое движение обретших самостоятельность частей, то есть в анархию, или же подхватывается и расчленяется началами, имеющими статическую природу.

В плановом ландшафте, который приходит на смену чисто мастеровому и в котором действуют уже не индивиды и не те величины, что подчинены схеме индивидуального понятия свободы, черты типического творения проступают уже более отчетливо. Более обширному явлению государства, которому предстоит справиться с новыми задачами, соответствует человечество, у которого начинают формироваться расовые признаки и которое в большей мере способно к беспрекословному, однозначному и решительному служению. Этому процессу соответствует новый стиль, наделяющий творения более простым и более чистым смыслом, который высшая власть может придать им уже в силу одного лишь факта своего существования. Правда, следует отметить, что и здесь в оформлении никоим образом не выражается совершенное господство. Рабочее государство ограничено в своих притязаниях наличием единообразных форм. Угроза его существованию и усилия, с помощью которых оно может отвратить эту угрозу, являются более значительными, чем в системе национального государства. Это связано с тем, что гештальт рабочего, начинающий вырисовываться в рабочем государстве, обладает планетарным значением и что имперский поворот происходит одновременно во многих частях мира. Это состояние отличается тем, что господство гештальта в нем еще не осуществлено, хотя уже различимо в качестве цели. С одной стороны, конкуренция здесь сдерживается плановыми порядками, тогда как, с другой стороны, она перекидывается на более значительные жизненные единства и навязывает им свой темп. Экономическая и технически-целесообразная структура сооружений в одно и то же время усугубляется высшим характером вооружения и подчиняется более важному смыслу. Этот процесс порождает образы высшего единства, которые по необходимости все же лишены полноты и узнаются по строгим, аскетическим контурам.

Вступления в мир надежных и завершенных форм нельзя ожидать раньше, чем в том или ином смысле будут приняты великие решения, а на смену однопорядковым характеристикам вооружения придет величественный характер высшего порядка. Мы вновь должны привыкнуть к мысли, что в таком мире форма является вовсе не целью усилий, а самоочевидным отпечатком, который изначально присущ любому усилию.

Действительная форма не есть нечто исключительное, — в том его понимании, которое свойственно музейному мышлению, — и соответственно ставящее обращение к форме, будь то в искусстве или в политике, в зависимость от внезапного появления исключительного индивида. Напротив, она обнаруживается в повседневности и не может выступать изолированно, даже если она не присуща той обиходной утвари, которая служит простолюдинам для пропитания и ведения хозяйства. Но неизменные средства, отмеченные очевидной завершенностью, должны появиться на той наиболее широкой ступени типической иерархии, которая получает свое пассивное запечатление в гештальте. От этого в большей степени зависит постоянство учреждений, обычаев и нравов, надежность экономики, понимание приказного языка и порядка, короче говоря — жизнь по закону.

На второй, активной ступени, где репрезентирован специальный характер работы, вступление в мир завершенных форм представляется как переход из планового ландшафта в такой ландшафт, где находит свое выражение более глубокая надежность, нежели та, которую способен дать один лишь процесс вооружения. Это тот самый переход, что ведет от эксперимента к опыту и, стало быть, к некоей инстинктивной методике. Подобно тому как раса представляет собой завершенный оттиск, так и инстинкт есть свойство такой жизни, которая пришла к однозначному осознанию своих возможностей. В этом пространстве следует ожидать наивысшей определенности для отдельных учреждений, наук и видов деятельности. Это тиснение, это ограничение и подчинение своим целям целесообразного самого по себе станет возможным лишь тогда, когда мы увидим производящую его печать в тотальном характере работы. Типические творения выступают здесь в виде системы отшлифованных, точных и целесообразных характеристик, благодаря которым гештальт отражается в подвижном и многообразном. Нет такой частной взаимосвязи, такой умственной или ремесленной деятельности, которая не ограничивалась и в то же время не усиливалась бы за счет того, что ее ставят себе на службу.

В рамках мира работы тип призван к высшей форме творчества, и в его действиях находит непосредственное выражение тотальный характер работы. Языку самодостаточных символов, на котором чистое существование обращается к созерцанию, принадлежит право свидетельствовать о том, что гештальт рабочего таит в себе нечто большее, чем только подвижность, что он обладает культовым значением. Рост числа таких свидетельств находится в тесной связи с искусством государственного управления, с неоспоримым и несомненным овладением временем и пространством.

Только здесь облик земли приобретает ту совершенную полноту и то богатство, в котором открывается единство господства и гештальта и которого невозможно достичь никакими намерениями.

ПЕРЕХОД ОТ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ К РАБОЧЕМУ ГОСУДАРСТВУ

68

Многие признаки свидетельствуют о том, что мы стоим на пороге эпохи, в которую вновь можно вести речь о действительном господстве, о порядке и подчинении, о приказе и послушании. Ни один из этих признаков не говорит более красноречиво, чем добровольная дисциплина, к которой начинает приучаться юношество, его презрение к удовольствиям, его воинственный настрой и пробуждающееся понимание безусловных мужских ценностей.

В каком бы из лагерей мы ни искали это юношество, везде будет возникать ощущение какого-то заговора, вызываемое уже одним только наличием и собранием людей определенного склада. Также повсюду, будь то в программах или в образе жизни, становится очевидным