Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

2 авг. <…> В поезде разговор о выборах: нечто вроде спора. Дама щебечет о пошлости, а ей отвечает разумно и безбоязненно некто вроде молодого инженера. Все, что он говорит вполне толково, но недавно за такое давали 10 лет без колебаний. Уже не боятся, не оглядываются. Это при всех непрерывных приливах и отливах все таки есть уже[,] и не так просто это остановить и ликвидировать. Но разрыв между реальными настроениями и мнениями людей и крикливыми шапками газет таков, что осознание его тоже не может не воздействовать на умы и [не] наталкивать на определенные выводы.

5 авг. Третьего дня вышла в Лондоне на русском языке книга Светланы Сталиной (Аллилуевой) «Письма к другу» в изд-ве Ачесона маленьким тиражем. Это всех удивило, так как было объявлено, что 16 октября в США выйдет другая книга Светланы «Воспоминания о моем отце». «Письма к другу», или «20 писем к другу» (дикторы называют книгу по разному) это видимо первый вариант ее рукописи, написанный еще в Москве 4 года назад и ходивший здесь по рукам, хотя и не очень много (мне, например, рукопись не попалась). Непонятно, зачем Светлане понадобилось издавать первый вариант книги, над которой она еще работает и которую вероятно сильно изменила. <…> Вчера вечером о книге рассказывал комментатор Бибиси С. М. Гольдберг[16], довольно внятно, хотя и сдержанно. По его словам, это не политическая книга, а личная исповедь умной и интеллигентной женщины, много страдавшей, исповедь о ее жизни и о том, что она помнит об отце — Сталине. Она рассказывает, что ее мать застрелилась после небольшого спора с ним на банкете и оставила ему письмо, скорее политическое, чем личное. После этого отец стал ссылать и арестовывать родных матери. Это формировало по своему отношение Светланы к отцу и «пусть другие судят о политическом смысле этого». Когда ей было 17 лет и она влюбилась в 40-летнего Каплера[17], отец дал ей пощечину за роман с евреем и сослал Каплера на 10 лет в Воркуту. 2-го марта она занималась французским языком, когда ее вызвал Маленков и попросил приехать на дачу отца, где она застала Хрущева и Булганина в слезах, а отца умирающим. Его агония длилась 12 часов: он задохся, так как не верил врачам и сам прописывал себе лекарства. Не может быть и речи о заговоре врачей против него. Он умер «всеми отвергнутым (?!), больным и одиноким». Его злым гением 20 лет был Берия, который был «еще более злым, коварным, вероломным, мстительным и жестоким, чем отец» (!) и отец должен с ним разделить ответственность (??) за сделанное зло. [последние строки съезжают]

8 авг. В городе. В «Мол. гвардии» у Короткова[18]. Просит написать для «Прометея» о Кине. Цензура свирепствует. О Сталине сейчас можно только писать хвалебно. <…>

Взял у него 2-ой том «Прометея». Встретил там Борю Слуцкого, который пошел меня провожать. Он тоже высокого мнения о «В первом круге». Копелев ему сказал, что все с ним было не так: дипломат сам звонил в два посольства и предложил стать их осведомителем и поэтому он позволил себе помочь его поймать [sic]. Солж. тут все изменил. <…>

9 авг. <…> У Саши Кам[енского] сын выдержал в этом году в университет на биологический факультет. Но однако в списке принятых его не оказалось. Видимо, потому что он еврей. Но нашлась, слава богу, протекция и его зачислили. В связи с этим говорим об антисемитизме. Саша говорит, что он понял, что он еврей[,] только в 49-м году. Неверно думать, что сочувствуют Израилю в его борьбе только евреи. Н. П. С.[19], например чистый русак, но он горячо за них. И вообще вся интеллигенция, хорошо усвоившая то, что лаконично сформулировал наш Михаил Моисеевич Маргулис[20]: «Там, где плохо евреям — плохо всем».

<…> [АКГ чувствует себя плохо] Живу я, конечно, сверх безалаберно и одиноко.

11 авг. <…> Вчера слышал, что пр[авительст]во собирается амнистировать Синявского («за хорошее поведение»), а Даниэля, который пересылал из лагеря какие-то рукописи, да и там как-то бушевал, хотят оставить в лагере. Впрочем, это все сомнительно.

12 авг. <…> [на 15-е АКГ берет билет в Ленинград] Все эти дни перечитываю свои старые дневники. Как это интересно, пестро, богато! Будут деньги — надо почеркать описания любовных шашней и дать машинистке перепечатать. Я веду дневник 40 лет: со школы — это горы исписанной бумаги. Есть и наивности и глупости, конечно: не без этого.

Заграничное радио муссирует письмо Андрея Вознесенского в «Правду». У них там смещены критерии и пропорции. Вознесенский — временщик славы, новый Бенедиктов или Кукольник[21], им кажется большим поэтом. <…>

Леву не видел больше месяца. У меня так бывает — что-то щелкнуло. Не знаю: совсем ли? <…>

Слухи о договоренности между США и СССР о договоре об ограничении атомных вооружений. Китайцы собираются в сентябре провести испытание баллистического снаряда с атомной головкой. <…>

Под вечер часами сижу в саду (перед заходом солнца) и думаю.

13 авг. [на дачу к АКГ приезжают Сережа Ларин[22] и Лева Левицкий — он опять работает в отделе поэзии «Нового Мира»] <…>

Сидим и пьем наливку из рябины за столом под пробковым дубом. <…>

Будто бы Андропов создал особый отдел по борьбе с «самоиздатом». Но единственный реальный способ борьбы с этим явлением расширить цензурные рамки и больше печатать.

Снова скверно себя чувствую, особенно ночами.

14 авг. <…> Идущий от Мацкина[23] слух, что у Ильи Григорьевича инфаркт, но от него это скрывают. Он маниакально боится больницы.

15 авг. Через три часа еду, хотя на несколько дней, но с машинкой и кулем яблок и прочим.

16 авг. Вчера под вечер приехал на дневном, сидячем № 4 <…>

На труппе БДТ читали изделие Альшица[24]. Перед этим Эмма сказала Г. А. [Товстоногову][25] мое мнение о нем («стукач»). Он был обеспокоен, но его нравственный индифферентизм не заставил его сомневаться[,] прилично ли ставить имя этого человека на афишу БДТ. Хорошо еще, что Эмму не заняли. <…>

Она счастлива, что я приехал <…>

18 авг. <…> Просмотрел вышедшую здесь книжку А. Городницкого «Атланты» (Стихи)[26], автор вошел в славу как песенник под гитару и выше этого не поднялся. Это именно то, что, как говорят французы, — слишком глупое для того, чтобы быть сказанным, еще можно спеть. Все на грани пошлости, все приблизительно, чужие