Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

сановников того периода граф Д. Н. Блудов (1785–1864)[19]: «Простота его привычек доходила до суровости. Он имел скромный кабинет, маленькую спальню с узкой кроватью, на которой обыкновенно укрывался своею военной шинелью. Лица, имевшие честь поклониться его священным останкам вскоре после кончины, видели Императора лежавшим на этом спартанском ложе. На неостывшем еще теле была наброшена его шинель – его обычный наряд и единственная роскошь»…

Первые признаки простуды – гриппа – проявились у Николая Павловича в конце января 1855 года. Но он, никогда не придававший серьезного значения своему здоровью, ничего не изменил в рабочем распорядке. Как всегда, день был строго расписан, и он неукоснительно выполнял программу. Не отменил даже уличных полковых смотров, хотя погода была ветреной и морозной.

9 февраля он был на смотре батальонов лейб-гвардии Измайловского и Егерского полков, а на следующий день принимал смотр лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков. Просьбы Наследника-Цесаревича и лейб-медиков «одеться потеплее» были оставлены без внимания.

Мандт настоятельно убеждал Монарха принять меры предосторожности: «Ваше Величество, мой долг предупредить Вас, что Вы очень рискуете, подвергая себя холоду в том состоянии, в каком находятся Ваши легкие».

Выслушав напутствие, Император ответил: «Дорогой Мандт, Вы исполняете Ваш долг, предупредив Меня, а Я исполняю Свой и прощусь с этими доблестными солдатами, которые уезжают, чтобы защищать нас».

Вечером того дня ему стало совсем плохо; резко поднялась температура, непрестанно мучил кашель, началась одышка. С 11 февраля Государь больше уже не выходил из своей комнаты. Там он встретил и начало Великого поста, в понедельник 14 февраля. В тот день он начал говеть. Но даже в состоянии крайней слабости вставал на молитву и, невзирая на просьбы протопресвитера В. Б. Бажанова (1800–1883), не позволял себе сесть.

Как сказано в «Последних часах», «но и в сем положении не прекращал, сколько то было возможно, трудов своих по делам управления. Он умирал на Троне».

В письме командующему Дунайской армией князю М. Д. Горчакову (1793–1861) в конце ноября 1854 года Император признался: «Буди воля Божия, буду нести крест мой до полного истощения сил». Он выдержал обещание; только 12 февраля, когда наступило полное «истощение сил», по настоянию врачей передал Цесаревичу текущие дела по управлению Империей.

За день до кончины Императрица Александра Федоровна предложила Николаю Павловичу приобщиться Святых Тайн. Конечно, она не предвидела скорую смерть, невзирая на то что об этом уже вполне твердо говорили врачи. Она до самого конца отказывалась в это верить, но думала, что это вдохнет в обожаемого супруга силы.

«Хотя состояние здоровья твоего вовсе не опасно, но сколько примеров, что с принятием Святых Тайн Бог посылает страждущим облечение». Император, как всегда, ответил с полной определенностью: «Нет, я не могу приступить к такому великому таинству в постели, неодетый. Лучше тогда, когда я буду в силах совершить это приличным образом».

Императрица замолчала, на ее глазах выступили слезы. Император, который всегда с трепетной нежностью относился к жене, тотчас это заметил: «Ты плачешь?» Александра Федоровна пыталась взять себя в руки и в ответ почти прошептала: «Нет, это от насморка».

Через несколько минут, когда Император, как казалось, задремал, она тихо начала читать молитву «Отче наш». Тут же последовал вопрос больного: «Ты читаешь молитву? Зачем?» – «Я молюсь о твоем выздоровлении». – «Разве я в опасности?» Ее ответ был «нет», но мрачные предчувствия последние дни Александру Федоровну не оставляли. Видя расстроенное состояние супруги, Император попросил ее «пойти отдохнуть». Она вышла из комнаты, не чувствуя под собой ног.

Вечером 17-го врачи предупредили Цесаревича и Императрицу, что положение не просто «угрожающее», но что оно – «безнадежно». В ту ночь в Зимнем дворце творилось что-то невообразимое. Весть о состоянии Императора быстро стала достоянием обитателей дворца: членов Императорской Фамилии, дежурных офицеров, фрейлин, камеристок, лакеев, горничных. Никто почти не спал, все находились в состоянии страшного волнения, некоторые из дам – в состоянии, близком к обмороку. Атмосферу той ночи запечатлела в своем дневнике А. Ф. Тютчева:

«Было два или три ночи, но во дворце никто уже не спал. В коридорах, на лестницах – всюду встречались лица испуганные, встревоженные, расстроенные, люди куда-то бежали, куда-то бросались, не зная, в сущности, куда и зачем. Шепотом передавали друг другу страшную весть, старались заглушить шум своих шагов, и эта безмолвная тревога в мрачной полутьме дворца, слабо освещенного немногими стенными лампами, еще усиливала впечатление испытываемого ужаса»…

После того как Государю стал известен категорический диагноз, он попросил Мандта позвать к нему Наследника. Ждать долго не пришлось, Цесаревич находился в соседнем помещении, спать не ложился. Царь сам сообщил сыну Александру о скором уходе и просил того «беречь Матушку».

Потом был вызван духовник В. Б. Бажанов для приобщения Святых Тайн, которого и привел Цесаревич. К этому времени в комнату вернулась Императрица. Когда духовник начал читать предшествовавшие исповеди молитвы, Николай Павлович благословил жену и старшего сына, которые после этого оставили помещение.

Далее состоялась исповедь. После исповеди Николай Павлович громким и ясным голосом произнес молитву перед причастием: «Верую, Господи, и исповедую», а затем, перекрестившись, произнес: «Молю Господа, чтобы Он принял меня в Свои объятия». Доктор Мандт зафиксировал точное время, когда завершился Священный обряд: на часах была половина пятого утра.

О последующем в «Последних часах» говорится: «Воздав Божье Богови, наш Кесарь обратился на несколько мгновений к делам земного своего Царства: приказал дать знать по телеграфу в Москву, Варшаву, Киев, что Император умирает, как будто говоря уже не от своего имени, и прибавил: прощается с Москвой. Он сделал несколько распоряжений о своем погребении: велел положить возле гроба маленький образ Богородицы Одигитрии, который получил при Святом Крещении от Екатерины Великой…»

Император позвал близких: Императрицу, детей, невесток и внуков. Каждому он сказал несколько слов, всех благословил, а затем произнес прощальное напутствие: «Напоминаю вам о том, о чем я так часто просил вас в жизни: оставайтесь дружны». Затем семье, теснившейся у изголовья, сказал: «Теперь мне нужно остаться одному, чтобы подготовиться к последней минуте».

Почти все, обливаясь слезами, вышли, остались лишь Цесаревич, Императрица и Мандт. В это мгновение нервы Александры Федоровны не выдержали. Она упала на колени, обхватила мужа руками и почти возопила: «Оставь меня подле себя; я бы хотела уйти с тобою вместе. Как радостно было бы вместе умереть!»

Ответ, тихий и строгий, образумил Императрицу: «Не греши, ты должна сохранить себя ради детей, отныне ты будешь для них центром. Пойди соберись с силами, я тебя позову, когда придет время».

Затем, обратившись к Наследнику, произнес свое монаршее прощальное слово: «Ты