Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

14 декабря, когда любой другой на месте Горбачева лежал бы в депрессии зубами к стенке, Шенкер, сев с гитарой на подоконник, исполнил свой Wind of Chang все еще президенту СССР и Раисе Максимовне — все были страшно довольны и счастливы.

Село Привольное во время экспедиции сюда Ставропольского краеведческого музея в 2006 году. В конце улицы — бугор «Горбачи» — он давно распахан и засеян, и дом, в котором родился Горбачев, не сохранился

2006

[Ставропольский государственный краеведческий музей]

Я попросил Карагезьяна уточнить: Горбачев так молодецки держался, делал хорошую мину при плохой игре? Нет, сказал собеседник, подумав, он просто вообще был такой — не зацикливался на плохом. Если бы существовал антоним диагнозу «депрессивная личность», вот это было бы оно. Не то чтобы жизнерадостный дурачок, но человек неунывающий. Вот это откуда?

В село Привольное, где родился и вырос Горбачев, из Ставрополя я не поехал: зная об известном всякому журналисту эффекте заезженной пластинки, не хотел портить впечатление от отчета о предпринятой летом 2006 года трехнедельной экспедиции в это село команды из областного краеведческого музея под руководством научной сотрудницы Татьяны Ганиной. На этот документ, наряду с воспоминаниями Горбачева о детстве и юности, мы и будем опираться.

Сергей и Мария Горбачевы в 60-е годы, они сфотографировались для внучки, а более ранних их фотографий в Фонде нет — съездить в райцентр в фотоателье было целое дело

1960-е

[Архив Горбачев-Фонда]

Население Привольного, по данным переписей тех лет, когда таковые проводились, в 1925 году составляло 5424 человека (а в 1916-м было без малого 8 тысяч), но в 1989 году лишь 3285 человек и сегодня остается на том же уровне. Сокращение более чем на две тысячи душ могло быть результатом коллективизации, которая в 1932–1934 годах вызвала в этих богатых краях жестокий голод. Горбачев вспоминает, что, играя в прятки, они часто ховались в домах, оставшихся без хозяев после голодомора. У его деда Андрея из шестерых детей умерло трое, а всего в селе — до 40 % населения.

По разные стороны мутной речки Егорлык жили «хохлы» и «москали», при этом между собой дети говорили в основном на украинском, а в школе переучивались по-русски, для чего учительница не скупилась на единицы, пародируя украинское слово «колы» (когда). Мне кажется важным, что Горбачев вырос как «билингва» — двуязычие приучает к гибкости, к отказу от «единственно верных» формул, развивает способность понимать не похожих друг на друга людей и разные начала в себе самом.

Бабушка и дед Горбачева по линии Гопкало (которые «повидней»). Фотографий деда и бабки по линии отца в Фонде нет — вероятно, их и в природе никогда не было

[Архив Горбачев-Фонда]

В начальную школу в Привольном ученики ходили в «замшных» (домотканых) штанах из конопли и «поршнях», которые им «морщили» родители. Это обувь из куска телячьей шкуры, по бокам которого прокаливались дырки, туда продевалась завязывающаяся на щиколотке веревка, и они «морщились». Зато у Горбачева была шапка-кубанка, за которую он получил в школе кличку Казачок, а в старших классах перешитая рыжая румынская шинель и «порхвель», отличавшийся от обычной «замшной» сумки наличием нескольких отделений и подаренный ему в школе за то, что он хорошо учился. Однако до средней школы в районном городке Молотовское (ныне Красногвардейское) в «поршнях» добраться было уже проблематично — это около 20 километров. Там же находились всякие важные учреждения, включая райком комсомола, поэтому в комсомол вступали только самые неленивые — Горбачев был в их числе.

Позднейшая фотография дома, в котором вырос будущий глава СССР

Ставропольский край, с. Привольное, 1960-е

[Архив Горбачев-Фонда]

У жителей Привольного было в обычае жениться перекрестно: москали на хохлушках, а хохлы на москальках, но женихам на почве этих ухаживаний полагалось биться на кулаках на льду речки Егорлык. Горбачевы, они же Горбачи, дрались неохотно — брали умом. Они пришли в эту степь откуда-то со стороны Воронежа, их было много, целый бугор в Привольном так и назывался: Горбачевщина. Зато хохлы Гопкало, из которых отец Горбачева Сергей Андреевич взял себе в жены Марию Пантелеевну, были «повидней».

Жители села любили петь песни — «плакать», а наплакавшись, переходили на частушки. Горазд на них был и будущий президент СССР, которому отец, уходя на войну, купил балалайку, но строгая мама Мария Пантелеевна за матюги стегала его ремнем. После деккупации присланная женщина, назначенная председателем колхоза, запретила петь по ночам, чтобы не будить доярок, но в колхозе на этой почве случилось целое восстание — запрет был отменен.

Дом, в котором рос Горбачев, не сохранился, хотя сотрудники музея по рассказам жителей восстановили его место на давно распаханном бугре. Нашли и заброшенный колодец, откуда будущий генсек таскал зараз по четыре ведра: два на коромысле и два в руках.

Первое яркое воспоминание Горбачева в 1934 году — тогда ему было три года — лягушки, которых от бескормицы варил в котле его дед по отцу Андрей, и они всплывали, сваренные, белыми брюшками вверх. Он не рассказал, ел он их или нет, но понятно, что ему было их жалко: только что весело прыгали, может быть, он сам и помогал их ловить — и вот уже «белыми брюшками вверх». Вряд ли Горбачев вспоминал этих лягушек, когда вел переговоры о ядерном разоружении с президентом США Рональдом Рейганом, но мы вправе допустить, что как-то они и до Рейкьявика в 1986 году тоже допрыгали и какой-то эффект на мировое разоружение произвели.

Деда Андрея в том же 1934 году арестовали — он был противником коллективизации — и отправили на лесоповал, откуда через два года он вернулся с грамотами. Второй дед — Пантелей Гопкало — вступив в ВКП(б) в 1928 году, стал, напротив, председателем колхоза, а затем заведовал районным земельным отделом и переехал, видимо, на казенную квартиру в село Молотовское. Там, у деда с бабкой, Миша любил гостить, но в 1937-м Пантелея тоже арестовали как троцкиста. Он пробыл в тюрьме 14 месяцев, но вины не признал и вернулся к дочери в Привольное. Первым делом он собрал семью и рассказал, как ему ломали руку дверью, а внук, которому в ту пору было около девяти, внимательно слушал и