Колчаковщина: Гражданская война в Сибири - Николай Дмитриевич Авксентьев

Между тем в поезд приносились прокламации, с солдатами вели беседы подосланные агитаторы, и не столько их убеждение, сколько одностороннее освещение событий, уверения, что власть Колчака пала повсюду, вносили в среду конвоя разлагающие сомнения.

Когда адмирал, получив от совета министров предложение отречься в пользу Деникина, а от союзников — принять охрану чехов, изъявил на это согласие, он и председатель совета министров предоставили солдатам свободу действий. Многие ушли.

К моменту принятия охраны чехов в поезде верховного правителя было достаточное количество вооружения, и адмирал, если бы ему предоставлено было продвигаться вперед, мог бы вполне положиться на свои силы. Но, согласившись на чешскую охрану, привыкший к благородству и верности данным обещаниям, — адмирал отклонил предложение преданных офицеров припрятать пулеметы и согласился на полное разоружение.

Из своего поезда адмирал перешел в вагон второго класса под флагами: английским, американским, японским, французским и чешским.

Адмирал взял с собою из поезда всего восемьдесят человек. В коридорах его вагона часто грелись солдаты его конвоя. Всегда простой и доступный, адмирал любил их и был близок со своими конвойцами.

Поезд, в составе которого находился вагон верховного правителя, благополучно прибыл на ст. Иннокентьевскую, находящуюся у самого Иркутска.

В Черемхове поезд встретила толпа человек в двести-триста, при чем большинство было не вооружено, но настроение толпы было явно враждебным.

Никому из вагона не разрешено было выходить. О чем говорили чехи с толпою, неизвестно, но только поезд благополучно двинулся дальше.

По прибытии на Иннокентьевскую чехи, не скрывали, что поезд дальше не пойдет.

Когда помощник чешского коменданта вошел в вагон и заявил, что адмирал выдается иркутским властям, верховный правитель схватился руками за голову, и у него вырвался вопрос: «Значит, союзники меня предают?» Но сейчас же овладел собою.

Адмирала и Пепеляева повезли в тюрьму в первую очередь. Через Ангару их вели пешком. На городской стороне ожидали автомобили. Остальных отправили в тюрьму на следующий день. Отправили всех, даже женщин.

На вокзале не было ни толпы, ни войск.

Решение выдать не было вынуждено неожиданно создавшеюся обстановкою; оно было, очевидно, принято заранее…

Японцы, находившиеся на вокзале, проявили большое любопытство к происшедшему, но не принимали в нем никакого участия.

Насколько слабы были силы народно-революционной армии на вокзале, показывает, между прочим, и то, что нескольким офицерам удалось выбежать из вагона, пробраться в соседние поезда и скрыться.

19. Бессилие социалистического блока.

5 января Политический центр объявил, что власть принадлежит ему, 21-го он сдал ее Совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Всего семнадцать дней существования, и из них ни одного самостоятельного.

Уже в период вооруженной борьбы с правительством народно-революционная армия достаточно ясно преобразовалась в Красную армию: начиналось с разложения регулярных войск путем заманчивого обещания мира; затем происходило выступление, во время и после которого к солдатам присоединялись рабочие, военнопленные, красноармейцы, и к ним переходила руководящая роль.

Если командующий народно-революционной армией капитан Калашников в первые три дня был свободен в своих действиях, то на четвертый рядом с ним уже сидел комиссар-солдат, без которого никто не мог быть принят командующим и не могло состояться ни одно решение.

Если в первые дни солдаты по привычке козыряли и становились в строй, то в последующие дни они растворились в массе вооруженных рабочих, которые быстро отучали их от этих внешних проявлений военной дисциплины.

Офицеры, вошедшие в состав народно-революционной армии, по большей части были втянуты в нее массовым движением, перед которым они чувствовали свое бессилие. Эти офицеры чистосердечно сознавались, что они не смогут противостоять большевизации.

Переворот в Красноярске произошел под лозунгом поддержки фронта впредь до заключения мира с большевиками. Во главе гарнизона стал генерал Зиневич. А кончилось тем, что большевики высмеяли Колосова, предлагавшего им переговоры о мире, а генерал Зиневич бежал, признав занятую им позицию ненадежной, не заслужив признания большевиков и создав себе смертельных врагов среди бывших соратников.

В то время, как 5 января Политический центр рассылал своих комиссаров по правительственным учреждениям, рабочие-коммунисты прислали свои телеги к зданию гостиницы «Модерн» и увезли оружие, разбросанное уходившими с фронта солдатами. Это было практичнее. Они организовали силу, в то время как эсеры ее теряли: призывные солдаты после переворота считали свою службу оконченной и устремлялись домой. Оставались, следовательно, во-первых, солдаты по призванию, жаждавшие стать господами положения, а во-вторых, вооруженные коммунисты. Нетрудно было догадаться, к кому перейдет власть.

В официальных своих выступлениях Политический центр пыжился, как лягушка, захотевшая стать волом. Так, например, в «Манифесте Политического центра» выражалась глубокая уверенность что последовательная демократическая политика центра будет обеспечена солидарною поддержкою трудовых слоев деревни и города.

Насколько сильна и длительна должна была оказаться эта поддержка в мечтах авторов манифеста, видно из того, что Политический центр не только обещал гарантировать самоуправление областей, освобожденных от реакции и занятых армией Совета народных комиссаров, но и «приступить к немедленному осуществлению договорных взаимоотношений с демократическими государственными образованиями, возникшими на Российской территории» (п. 5 манифеста.).

Таким образом Политический центр мечтал о государственном суверенитете, о независимости от Советской России, о договорных отношениях с Эстонией, Латвией, Польшей и т. д.

Но это было только в официальных заявлениях, приготовленных заранее и проникнутых дерзостью замысла. Более откровенные эсеры еще до завершения переворота сознавались, что они ставят себе целью способствовать безболезненному переходу власти к большевизму, чтобы, как прибавляли комментаторы, спасти себя, свалив власть «колчаковцев».

Поэтому в первый же день воцарения Политического центра в чрезвычайном заседании иркутской городской думы командующий армией капитан Калашников, учитывая очередные задачи момента, на первое место поставил «окончание гражданской войны, разбивающей демократию на два лагеря». Здесь уже незаметно было идеи раздельного существования от Советской России. Еще яснее сказалась готовность недавних победителей покориться Советской России в их инструкции лицам, командированным для мирных переговоров с большевиками. Делегатам предписано было заключить мир во что бы то ни стало, т. е. дано в скрытом виде разрешение итти на полную капитуляцию.

Дело, впрочем, значительно упростилось, так как на фронте с посланцами мертворожденной власти разговаривать никто не стал, а в Иркутске Совдеп водворился раньше, чем могла бы произойти капитуляция на фронте.

Подготовка этого естественного переворота происходила быстро. Во вторник 6 января вышел в Иркутске № 1 газеты «Рабочий и Крестьянин», орган штаба рабочей дружины. Со следующего дня уже стала выходить «Сибирская Правда».

В передовой статье, подписанной Шнейдером, характерным языком большевиков, языком уличной митинговой демагогии, поется отходная побежденным реакционерам и возвещается близость мировой пролетарской борьбы:

…Под ураганным