Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

Ну что ж, надо спросить прохожего. Слышу, шаги. Идёт мой, искомый.

Спрашиваю, где тут моя родная улица. Прохожий, седой негр в чёрной шляпе, отвечает: «Это близко. Повернёте направо, там обогнёте…»

Я побежал направо, потом обогнул и через запутанные переходы вышел к дурацкому мосту и знакомой тоске в груди: это опять «Финсбери-Парк»! Идёт прохожий. Спрашиваю, как пройти к моей улице?

— Всё так же, — терпеливо объясняет всё тот же седой негр в чёрной шляпе, — повернёте под мостом направо…

— Вы уж простите мне мою бестолковость, но такой уж я иностранец! — И я постучал себя кулаком по голове.

— Не говори так — иностранец! — Негр гневно передразнил меня, постучав себя кулаком по шляпе. — Все мы под этим небом иностранцы! Идём! — И он сам повёл меня к моей родной улице — Блэк-Сток-роуд.

Ну, я-то — понятно — кругами ходил, как топографический кретин в незнакомом городе, а он-то, мой спаситель, седой негр в чёрной шляпе, — почему тоже кружил, не ушёл своей дорогой? Потому и не ушёл, что — спаситель. Видать, было у него такое поручение.

Очарованный странник

По пути из Стокгольма в Москву мы остановились в Хельсинки, в доме у Юкки Маллинена (шутили: Малинина), слушали греческие песни.

Суоми сами с усами

В отличие от волн Северного моря балтийские волны показались мне угрожающими. Я понял причину моего беспокойства: наш, величиной с многоэтажный дом, паром «Силиа лайн» производил впечатление громоздкого, а поэтому хрупкого «курятника радости» посреди суровой и недружественной стихии.

Слишком уж много тут разных баров, казино, ресторанов, дансингов и шопов. Все они, набитые праздной публикой, думал я, отрицательно влияют на плавучесть корабля и наверняка злят морского бога. К его негодованию добавляется и моё: к чему этот бар, если у меня ни кроны в кармане.

А тут ещё молодая особа с опухшими веками простодушно приглашает её угостить. Я ей показываю мелочь — больше нет. Оказывается, этого достаточно, если к этому она добавит кое-что от себя. В результате мы имеем скандал с закрывающимся баром и два крепких коктейля с вишенками.

Сама она из Упсалы, плывёт вместе с дочкой внизу, в дешёвом классе, а её муж — наверху, в дорогом. А чем я занимался в Стокгольме? Я ответил.

— Это прекрасно, — сказала она, — в том смысле, что это прекрасный повод разбудить моего мужа.

Явился её муж сверху, с таким же припухшим, но брезгливым лицом. Его раздражает не русский собеседник, пояснил он через жену, но этот собачий английский язык, на котором ведётся наш разговор. Финский муж оказался принципиальным противником всей англо-американской культуры, грубой и заразной. С этим надо что-то делать — не так ли? Я подумал: «Никакой дочки нет, она — проститутка, а он — карманный вор, оба негласно сотрудничают с местным сыском на предмет выявления подозрительных личностей». А если я поэт, то не могу ли прочитать какой-нибудь стишок? По-русски.

Время позднее, мы сидим одни в пышном холле с золотистыми портьерами. Отгулявший народ уже заснул, а стишок, предупреждаю я, очень громкий.

— Пусть тебя это не беспокоит. Валяй!

Ладно. Наверняка своё они уже отработали. Сейчас им хочется обыкновенного человеческого общения. Я прочитал «Лекцию по политэкономии об отчуждении личности при капитализме». Заключительную часть стихотворения, саму эффектную, украсил своим появлением из-за портьеры стюард в форменном фраке. Мои собеседники отшили его приблизительно так: «Гуляй отсюда, мент поганый!»

Затем финский муж решил отметить моё выступление как следует. Все заведения закрыты, но у него тут друзья. Друзей оказалось много, среди них даже цыгане, финские. Когда их будили, друзья не возмущались, но суетливо оправдывались: «Извини, всё кончилось. Где ты был раньше?»

Утром, поднявшись по сигналу «Подъём! С вещами на выход!», я ещё раз пересёкся с моей знакомой из Упсалы. Вот что я увидел.

Девочка лет четырёх пыталась зашнуровать ботинки на ноге беспробудной матери. Девочка мне пожаловалась: «Трудно в тундре с тринитротолуолом!» Пробудилась мать только после того, как я вручил ей баночку с пивом, припасённую мною на всякий пожарный. Низкий поклон тому нищему (от Гандлевского) за эскалацию добрых поступков.

Перед выходом на берег пассажиры «Силиа лайн» были подвергнуты выборочной проверке. Среди моих друзей по поэтическому цеху эту не очень унизительную процедуру прошли Тимур Кибиров и я. Ну Кибиров понятно: лицо кавказской национальности. А я? Шёл рядом с лицом.

О наших там

Конечно, наших видно издалека, но иногда они выявляются внезапно. В лондонском метро на мой вопрос «Is it direct to Victoria?» («Это направление к Виктории?») — мой случайный попутчик ответил неожиданно торжественно, а главное — по-русски: «О да! Разумеется!»

У наших, оказывается, неплохая репутация. Одна англичанка сказала, что ей нравятся ухаживания русских мужчин — они всегда безоглядно лезут напролом. А вот английские мужики позволяют себе выказывать чувства только в том случае, если им будет предоставлена стопроцентная гарантия успеха. «Ну не сукины ли дети?»

— А вон там — Эльсинор!

Его можно увидеть на датском берегу, когда рассеется туман, а пока он является умозрительным украшением нашего ночного купания в проливе Каттегат — возле шведского берега. Будет о чём вспомнить: случайная волна накрыла камень с моей одеждой и уволокла её туда — к Эльсинору.

Риск

Если вы не понравились случайному попутчику в автобусе или в электричке, то он, скорее всего, об этом умолчит, но однажды вдруг всё-таки не выдержит, спросит: «Хочешь, я из-за тебя срок получу?»

Его срок «два года» угрожает вам лёгкими телесными повреждениями, а о его пожизненном сроке вы, конечно, никогда не узнаете (не скажу, что к счастью для вас). Теперь представьте, что такими «недовольными» людьми набита вся электричка, улица, площадь. Сразу оговорюсь, что далее мой рассказ пойдёт не о наших возмущённых массах — о шведских.

Угораздило меня как-то оказаться в центре уличных беспорядков в Гётеборге (1990 год). Сначала эти беспорядки имели характер национальной розни — между шведской молодёжью и турецкой, а потом, как водится, они переросли во всеобщий вандализм: битьё витрин, сокрушение торговых точек и т. д.

Мое положение усугублялось тем, что в этой буче я потерял своих соотечественников, знающих, как добраться до места нашего проживания. Меня особенно беспокоила судьба осетина Тимура. А вдруг шведские погромщики заподозрят в нём турка? Подозрение — абсурдное и оскорбительное для осетина, но с точки зрения непросвещённого шведа — естественное.

Итак, добираться как-то надо. Но как? Расспрашивать об этом бесноватую толпу и выдавать в себе