Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

Тухачевский негласно стоял на том, что, поскольку Польша и Румыния рано или поздно непременно нападут на СССР, Красная армия должна воспользоваться скверным состоянием железных дорог у этих непримиримых врагов и нанести по ним смертельный удар, прежде чем они успеют провести мобилизацию. Идея такой превентивной войны казалась тем более привлекательной, что обычай формального объявления войны вышел из употребления[1173]. Однако при всех разговорах о неизбежности войны Сталин не собирался воевать[1174].

Не собиралась воевать и Англия. Хотя Япония с вожделением смотрела на подчиненные Англии территории в Южной и Юго-Восточной Азии, она была занята Китаем, однако у Германии, подвластной Гитлеру, руки как будто бы были связаны не так сильно, при том что авторитет Британии оказался под вопросом[1175]. Впрочем, британское общество испытывало сильнейшее желание избежать новой катастрофической войны и по большей части сочувствовало Германии, недовольной Версальским договором. К этому прибавлялся политико-идеологический вызов со стороны Коминтерна и стоявшего за его спиной Советского Союза, который как будто бы успешно осуществил индустриализацию — вопреки британским ожиданиям. Какое-то примирение с нацистской Германией представлялось рецептом безопасности не только Сталину, но и Лондону.

Поэт — поэту

Поэт Осип Мандельштам, возмущенный голодом, сочинил шестнадцать строк, возлагавших вину на Сталина. В этом стихотворении, которое автор прочел нескольким близким знакомым, диктатор не назывался по имени, однако содержалась насмешка над «кремлевским горцем» с его жирными пальцами и частично осетинскими корнями. В апреле 1934 года Мандельштам встретил на улице поэта Бориса Пастернака — они были знакомы с 1922 года — и тоже прочел ему свои обличительные стихи. По слухам, Пастернак назвал их самоубийственными и сказал: «Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал»[1176]. В ночь с 16 на 17 мая Мандельштам был арестован в своей квартире, причем сотрудники органов изъяли его рукописи, письма и записную книжку с адресами. Поэту было разрешено взять с собой кое-какие вещи и несколько книг, и он якобы взял в тюрьму «Ад» Данте[1177].

Тем временем начался процесс приема членов в новый Союз писателей, и 15 мая членские билеты получили Фадеев, Бедный, Пастернак и другие[1178]. Об аресте Мандельштама убитый этим известием Пастернак узнал от Анны Горенко (г. р. 1889), известной как Анна Ахматова, которая вечером того же дня прибыла из Ленинграда. Пастернак отправился к жене Мандельштама Надежде, и они, насколько известно, попытались связаться с Бедным, который когда-то обещал при необходимости вступиться за Мандельштама, но тот, выпавший из окружения Сталина, счел свое вмешательство бесполезным[1179]. Надежде Мандельштам удалось попасть в Кремль и встретиться с Енукидзе, но это тоже ничего не дало. По-видимому, Пастернак ходил в редакцию «Известий» и заклинал Бухарина принять меры. (Пастернак переводил для «Известий» литературные тексты и зарабатывал этим на жизнь[1180].) По словам женщины, впоследствии вступившей с Пастернаком в любовную связь, он «как сумасшедший носился по городу, говоря всем, что он ни в чем не виноват, и отрицая свою ответственность за исчезновение Мандельштама». Вообще говоря, Пастернак не знал, что Мандельштам на допросе не стал называть всех людей, которым читал свое стихотворение, включая Пастернака, и назвал лишь тех, чьи имена и так были известны следователю[1181]. В то же время пример обратного рода дает писатель Павленко, который хвастался знакомым, что ему по секрету разрешили подслушивать допрос Мандельштама на Лубянке — судя по всему, из-за двери в соседний кабинет[1182].

Как ни странно, Мандельштам не был приговорен ни к смерти, ни даже к лагерю, а всего лишь к ссылке в городок Чердынь на Северном Урале и даже получил разрешение взять с собой жену. В начале июня 1934 года он пытался покончить с собой, выбросившись из окна. Бухарин сообщил Сталину о хрупкой психике поэта, отмечая, что «Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста М[андельштам]а — и никто ничего не знает»[1183]. 13 июня Пастернака позвали к телефону в его коммунальной квартире на Волхонке. Звонивший сказал ему, что сейчас с ним будет говорить Сталин, но Пастернак, как и Булгаков несколькими годами ранее, решил, что это розыгрыш, и повесил трубку. Телефон зазвонил снова, тот же голос сказал, что звонят из кабинета Сталина, и, чтобы развеять недоверие, продиктовал специальный номер, по которому следовало перезвонить. Пастернак набрал его, и вскоре в трубке раздалось: «Сталин слушает».

Сталин сообщил Пастернаку, что дело Мандельштама пересмотрено в благоприятную для него сторону. (Приговор свелся к одному лишь запрету на проживание в крупнейших городах; Мандельштам с женой перебрались в Воронеж.) Сталин спросил Пастернака, дружит ли тот с Мандельштамом, и это был вопрос-ловушка. Если бы Пастернак сказал «да», его можно было бы обвинить в соучастии; сказав «нет», он бы предал Мандельштама. «Поэты редко дружат, — ответил Пастернак. — Они ревнуют друг друга». Тогда Сталин сказал, что если бы с его другом случилось что-то ужасное, то он бы на стену полез, чтобы ему помочь, а затем спросил у Пастернака, действительно ли Мандельштам «мастер». Опять вопрос-ловушка: это могло относиться к стихам о «кремлевском горце». Что Пастернак ответил на это, не вполне ясно. Насколько известно, он выразил желание встретиться со Сталиным лично. Но тут Сталин повесил трубку. Пастернак снова набрал названный ему номер и попросил Поскребышева соединить его со Сталиным, но помощник диктатора сказал, что Сталин занят. Пастернак спросил, можно ли ему рассказывать об этом звонке другим, и Поскребышев ответил, что это его дело[1184]. В тот же день Пастернак все рассказал Илье Эренбургу (который жил в Париже с советским паспортом, но только что прибыл в Москву вместе с Андре Мальро). Эренбург поделился этой сенсационной новостью с несколькими другими писателями[1185]. Что касается Пастернака, этот звонок закончился для него слишком быстро, но продолжал звучать у него в голове до конца жизни.

Новый авторитет

Из Германии наконец был выслан болгарин Георгий Димитров, оправданный, но так и не получивший свободу сотрудник Коминтерна. Он прибыл в Москву самолетом (27 февраля 1934 года), и Сталин приветствовал его как героя, одарив советским гражданством[1186]. «Трудно себе представить, — записывал в своем дневнике Димитров, — более грандиозную встречу или большую дозу симпатии и любви»[1187]. Он стал вторым самым известным в мире коммунистом после Сталина[1188]. Димитров получил