Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг

режим наращивал свои возможности по легитимации и организации массовых убийств в ошеломляющих масштабах совершенно независимо от наличия у убийц антисемитских мотивов, а у жертв – еврейского происхождения.

Дэниэл Голдхаген недавно написал, что, даже если он «не совсем точен относительно размаха и характера немецкого антисемитизма, это не отменяет справедливости» его «выводов относительно… преступников и их мотивов»{644}. Центральное место в интерпретации Голдхагена занимает мысль, что эти люди были не просто «добровольными палачами», но фактически сами «захотели стать исполнителями геноцида» евреев (выделено мною. – К. Б.){645}. Они «утоляли свою жажду еврейской крови» со «смаком», они «веселились», они убивали «ради удовольствия»{646}. Более того, «количество и качество персонализированной жестокости и кровожадности, проявленных немцами по отношению к евреям, также крайне показательно» и «беспрецедентно»; они по праву «занимают выдающееся место» в «анналах человеческого варварства»{647}. Голдхаген делает заключение: «В том, что касается причин, подтолкнувших к Холокосту, поведение подавляющего большинства его участников легко объясняется лишь одной причиной», а конкретно – «демонологическим антисемитизмом», который «был структурой мышления, общей как для преступников, так и для немецкого общества в целом»{648}.

Аргументируя свою интерпретацию, Голдхаген постоянно обращает внимание на то, что он сознательно придерживается строгой социологической методологии, и это выделяет его книгу на фоне работ других специалистов в этой области и делает ее недосягаемой для критики с их стороны{649}. Мне хотелось бы сосредоточиться на двух аспектах аргументации Голдхагена и оценить их по заданным им самим меркам строгой социологии. Это, во-первых, композиция и структура его аргументации, и во-вторых – методология, применяемая им при использовании имеющихся данных.

Притом что большая часть книги Голдхагена посвящена антисемитизму в истории Германии и обращению немцев с евреями во время Холокоста, ключевое значение при выстраивании им своей аргументации имеют два сравнения{650}. Во-первых, он сравнивает немцев с представителями других народов по тому, как те и другие обращались с евреями. Во-вторых, обращение немцев с жертвами-евреями сравнивается с тем, как они обращались с жертвами-неевреями. Его цель при этом – показать, что резкие различия, которые якобы обнаруживаются путем этих сравнений, могут объясняться только глубоко укоренившимся, элиминистским антисемитизмом, свойственным исключительно немецкому обществу.

У этой конструкции имеется целый ряд слабых мест. Чтобы использовать второе сравнение для убедительной поддержки своей точки зрения, Голдхаген должен доказать не только то, что немцы по-разному обращались с евреями и неевреями (с чем соглашаются почти все историки), но и то, что эта разница в основе своей объяснима антисемитским настроем подавляющего большинства исполнителей, а не другими возможными мотивами, такими как следование линии властей, проводивших разную политику по отношению к разным группам жертв. Второй и третий примеры, анализируемые в «Добровольных палачах Гитлера», имеют целью справиться с бременем доказательств по этим двум пунктам. По утверждению Голдхагена, еврейские трудовые лагеря на улице Липовой и на месте бывшего аэродрома в Люблине демонстрируют, что работники-евреи, в отличие от заключенных других национальностей, подвергались со стороны немцев особо жестокому обращению без учета и даже вопреки экономической целесообразности. А пример марша смерти из концлагеря Хельмбрехтс[25], как он утверждает, показывает, что евреев убивали даже при наличии приказа сохранить им жизнь и, соответственно, убийцами двигало не стремление следовать в русле государственной политики или повиноваться приказам, а глубокая личная ненависть к евреям, которую исполнители впитали вместе с немецкой культурой. И из всех анализируемых им примеров Голдхаген выводит, что беспрецедентная, постоянная и повсеместная жестокость, с которой немецкие соучастники Холокоста обращались со своими жертвами, объяснима исключительно той же самой причиной.

Стремление привлечь внимание к маршам смерти, безусловно, является одним из достоинств книги Голдхагена, но его попытка сделать обобщение на основании одного случая с маршем смерти в Хельмбрехтсе неубедительна. Его мощное описание этого ужасного события не должно затмевать тот факт, что, доказывая повсеместную жажду убивать евреев даже вопреки приказам, он не смог продемонстрировать, насколько представительным являлся этот конкретный случай для других маршей смерти, а также показать, что подобного не случалось с другими жертвами немцев[26]. И, даже разбирая собственный пример, Голдхаген признает, что охранники были вынуждены принимать меры, чтобы удержать местное немецкое население от попыток предоставить евреям еду и кров, а немецких солдат – от попыток оказать им медицинскую помощь. При этом он так и не задался вопросом: не являются ли эти другие немцы столь же типичными представителями немецкого общества в целом, как и кровожадный конвой марша смерти? Естественно, резкое различие в поведении этих групп немцев наводит на мысль о важности ситуационных и институциональных факторов, которые Голдхаген совершенно не учитывает{651}.

Точно так же можно найти контрпример, который подтвердит продолжавшиеся вопреки решениям высшего руководства убийства неевреев и иррационально жестокое обращение с рабочими других национальностей. В октябре 1941 года, почти сразу после принятия решения об уничтожении европейского еврейства, нацистский режим пересмотрел политику обращения с советскими военнопленными. Отныне их следовало использовать для работы, вместо того чтобы просто оставлять умирать от голода, болезней и отсутствия крова. Комендант Аушвица Рудольф Хесс был проинформирован о том, что для строительства нового лагеря в Биркенау (один из приоритетных проектов Гиммлера) в его распоряжение вот-вот поступит большой контингент советских военнопленных. Проще говоря, и по экономическим соображениям, и по прямому приказу сверху этих людей требовалось оставить в живых и использовать их труд. В октябре 1941 года в Аушвиц прибыло около 10 000 советских военнопленных, которых сразу же отправили в Биркенау. К концу февраля – спустя всего четыре месяца – в живых из них осталось всего 945 человек (выживаемость – 9,5%){652}. Приказ Гиммлера об использовании советских военнопленных на приоритетном строительстве не смог моментально изменить ни обычное поведение персонала концентрационного лагеря, привыкшего использовать труд как средство пыток и истребления, ни убийственные условия содержания заключенных в Биркенау.

Майкл Тэд Аллен в своей диссертации, посвященной Главному административно-хозяйственному управлению СС (Wirtschaftsverwaltungshauptamt){653}, обратил внимание на то, что в системе концентрационных лагерей использование труда как средства наказания и издевательств над заключенными, а не как способа производства было элементом общепринятой практики задолго до того, как евреи составили значительную часть узников. Более того, на протяжении всей войны попытки продуктивно использовать рабочую силу концлагерей регулярно наталкивались на сопротивление их персонала, упорствовавшего в своем неприятии экономических соображений. Оказалось, что культуру концентрационных лагерей в этом отношении очень сложно изменить и это не зависело от национальности узников, о которых шла речь.

Так как же в этот период обращались в Биркенау с