Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг

женщины, стоящие перед группами крупных агрессивных мужчин. По этим снимкам хорошо видно, как именно немцы обращались с еврейками Мендзыжеца. То, что кто-то сделал эти фотографии для дежурной фиксации действий батальона, демонстрирует явное снижение восприимчивости.

Один из спорных вопросов вокруг 101-го РПБ заключался в том, составляли ли усердные, идеологически мотивированные убийцы-антисемиты фанатичное меньшинство или подавляющее большинство членов батальона. Левин и Узиэль пытались доказать, что фотографии даже «обычных» немцев непременно отражают всеобщий антисемитизм и пропаганду режима. Мы, конечно, не знаем, сколько откровенно компрометирующих снимков было сделано, а затем спрятано или уничтожено. Но о чем именно говорит собрание обнаруженных фотографий батальона? Снимки из альбома Кольберга, сделанные в период с 1940 по 1941 год, примечательны тем, что в целом не являются отражением нацифицированного мировоззрения. Фотографии, фиксирующие кровавые подвиги батальона во время его третьей командировки в Польшу, насколько можно судить, лишены явного идеологического или пропагандистского оформления, которое можно заметить на постановочных и праздничных армейских фотографиях из Лукува. Но при этом они отражают притупление моральной чувствительности, рутинизацию насилия как повседневной работы, что говорит не столько о мотивации полицейских, сколько о влиянии совершаемых ими поступков на них самих.

Послесловие

На протяжении шести лет, прошедших с момента выхода первого издания «Обычных людей», книга была объектом пристального изучения и критики другого автора, Дэниэла Голдхагена, который не только сам писал на ту же тему – о том, что двигало «обычными» немцами, ставшими соучастниками Холокоста, – но и в собственных исследованиях отчасти основывался на тех же самых документах, касающихся того же самого подразделения убийц, а именно на протоколах послевоенных допросов бывших служащих 101-го резервного полицейского батальона{613}. Разумеется, нет ничего необычного в том, что разные ученые задают разные вопросы, применяют разные методологии и дают разные интерпретации материала, работая с одними и теми же источниками. Однако редко когда эти различия становятся предметом столь резких споров и облекаются в столь полемическую форму. И редко случается, чтобы работа одного из участников академической полемики одновременно стала и международным бестселлером, и предметом бесчисленных рецензий, спектр которых простирается от восторженно позитивных до остро негативных{614}. Профессор Голдхаген, раскритиковавший мою работу, в свою очередь сам стал мишенью критики. Одним словом, критические замечания Голдхагена к этой книге и последовавшая за этим полемика вокруг его собственного исследования заслуживают ретроспективного «послесловия» к последующим изданиям «Обычных людей».

По некоторым пунктам мы с Голдхагеном не расходимся: прежде всего в том, что касается участия множества «обычных» немцев в массовых убийствах евреев, а также высокого уровня добровольности, который они при этом демонстрировали. Основная масса убийц не были специально отобранными людьми, а представляла собой произвольный срез немецкого общества, и убивали они не потому, что им грозило суровое наказание в случае отказа. Однако ни один из этих выводов не является открытием в области исследований Холокоста. В фундаментальном и основополагающем труде Рауля Хильберга, вышедшем в 1961 году под названием The Destruction of the European Jews(«Уничтожение европейских евреев»), был сделан вывод, что преступники «в моральном отношении ничем не отличались от остального населения. Немецкий преступник не был какой-то особой разновидностью немца». Преступники представляли «характерный срез населения Германии», а машина уничтожения «структурно никак не выделялась на фоне организованного немецкого общества в целом»{615}. Усилиями немецкого ученого Герберта Егера{616} и германских прокуроров еще в 1960-х годах было установлено, что невозможно документально подтвердить ни одного случая, когда отказ убивать безоружных мирных жителей повлек бы для немцев суровые последствия. Голдхаген отдает должное Егеру и германским прокурорам, но совершенно не учитывает заслуг Хильберга в этом отношении.

Помимо различий в тоне, который мы выбираем, говоря о Холокосте, и в отношении, которое каждый из нас демонстрирует к коллегам, работавшим в этой области, мы с Голдхагеном серьезно расходимся в двух важных аспектах исторической интерпретации. Во-первых, мы по-разному оцениваем роль антисемитизма в истории Германии, включая эпоху национал-социализма. Во-вторых, мы по-разному оцениваем движущую силу или силы, превратившие «обычных» немцев в убийц Холокоста. Вот те две темы, на которых мне хотелось бы остановиться поподробнее.

В своей книге «Добровольные палачи Гитлера» Дэниэл Голдхаген утверждает, что в Германии антисемитизм «в той или иной степени направлял идейную жизнь гражданского общества» еще до нацистов{617} и что, когда немцы «выбрали» (sic!) своим главой Гитлера, «центральное место антисемитизма в мировоззрении, программе и риторике партии… зеркально отражало настрой всей немецкой культуры»{618}. Поскольку Гитлер и немцы были «единодушны» в отношении к евреям, фюрер всего лишь «высвободил» или «дал волю» их «уже имевшемуся, накопившемуся» антисемитизму для того, чтобы осуществить Холокост{619}.

В поддержку своей точки зрения, согласно которой нацистский режим следует рассматривать лишь как разрешающую и вдохновляющую силу, позволившую немцам то, чего они и так хотели, и не повлиявшую фундаментально на их позицию и поведение после 1933 года, Голдхаген формулирует тезис, который, как он заявляет, является «новым» в области исследований антисемитизма. Не бывает так, чтобы антисемитизм «появился, исчез, а затем вновь появился в отдельно взятом обществе. Он присутствует в нем всегда, проявляясь то сильнее, то слабее». В зависимости от меняющихся условий «усиливается либо слабеет» не сам антисемитизм, а лишь степень его «выраженности»{620}.

После 1945 года, согласно Голдхагену, эта картина латентной устойчивости и поверхностного колебания резко меняется. Вездесущий и постоянный, нацеленный на истребление немецкий антисемитизм, бывший единственной и исчерпывающей мотивацией убийц Холокоста, внезапно исчезает. Учитывая перевоспитание, смену публичной риторики, законодательный запрет антисемитских проявлений и отсутствие поддержки антисемитизма со стороны государственных институтов, немецкая культура, столетия находившаяся под его властью, неожиданно трансформировалась{621}. Теперь, как нам говорят, немцы такие же, как мы.

То, что до 1945 года антисемитизм был весьма существенным аспектом политической культуры Германии, и то, что в настоящее время германская политическая культура кардинально изменилась и стала значительно менее антисемитской, – это два утверждения, с которыми я легко могу согласиться. Но если политическую культуру Германии в целом и ситуацию с антисемитизмом в частности после 1945 года удалось трансформировать путем изменений в системе образования, публичной риторике, законодательстве и сфере государственной поддержки, как утверждает Голдхаген, то столь же вероятным мне кажется, что точно так же их можно было трансформировать за три или четыре десятилетия до 1945 года, и в особенности за те 12 лет, когда нацисты были у власти.

Во вступительной главе Голдхаген предлагает весьма полезную модель трехмерного анализа антисемитизма, хотя в последующих главах ее не использует. Антисемитизм, доказывает он, варьируется в зависимости от предполагаемого источника или причины отрицательных черт, приписываемых евреям