Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

публика все прекрасно понимала и переносила в шептаниях всё более дикие, безумные слухи, создавая глухую, ватную стену вокруг царской четы. Царское Село – вот где «враг» свил свое преступное гнездо, в самом сердце империи.

Летом пятнадцатого армия дрогнула и побежала. В Ставке делали вид, что отступление идет по плану и якобы по примеру тысяча восемьсот двенадцатого года.

Величественный и грозный, слабый и неуравновешенный в эмоциях, великий князь то и дело впадал в паническую истерию и плакал горькими слезами, не стесняясь своих генералов. Брат главнокомандующего великий князь Петр бросался за помощью к протопресвитеру Армии и Флота Георгию Шавельскому.

– Батюшка!.. Срочно!.. Помогите!.. Брату плохо! Зовет вас!..

Отец Георгий, вздыхая, неспешно следовал в великокняжеский вагон.

Главнокомандующий Российской армией лежал в своей спальне, уткнув голову в подушки, все его длинное тело, не помещавшееся на кровати, было согнуто, ноги опущены вниз, на пол, плечи нервно подрагивали, великий князь горько и безутешно рыдал.

– Ваше Высочество, что с вами?

Главнокомандующий повернул мокрое от слез лицо и срывающимся голосом жалобно пролепетал:

– Батюшка… что делать! Ужас! – Слезы еще сильнее полились по искаженному в страдальческой гримасе лицу, он ничего не мог вымолвить и только повторял одно слово: – Ужас! Ужас!..

– Да что же случилось? – отрезвляюще прикрикнул отец Георгий.

– Мы погибли, ужас… Ковно отдано без боя, батюшка! Ужас!.. Комендант бросил крепость и куда-то исчез… Войска бегут… Последние орудия… все бросают… Что же делать? Ужас!..

Стоявший здесь же начальник штаба генерал Янушкевич ровным, бесстрастным голосом произнес:

– Я вам неоднократно говорил, Ваше Высочество, Ставка предписывает теперь сооружать позиции за Тулой и Курском…

– Как за Тулой?! Вы с ума сошли! Это же… это же почти Москва!

– Что ж что Москва? И Кутузов Москву сдал, и ничего…

Великий князь ничего не ответил, только застонал и снова неутешно кульком повалился на кровать.

Тем временем прибывший из Ставки полковник Траубе докладывал в Царском Селе обстановку на фронте:

– Непродуманная эвакуация населения западных областей в глубь России превращает нашу военную неудачу в поистине сильнейшее народное бедствие. Люди доведены до отчаяния. Четыре миллиона беженцев загромождают и забивают редкие дороги, смешиваются с войсками, деморализуя их и внося беспорядок. Подняв эту массу женщин, детей и стариков, Ставка не позаботилась ни об их пропитании, ни о медицинской помощи. Среди беженцев начались эпидемии тифа и холеры. Множество людей, в особенности детей, уже погибло. Несмотря на неоднократное обращение к штабу Верховного главнокомандующего, продолжается полное ограбление нашими отступающими войсками мирного населения, громятся богатейшие усадьбы с историческими дворцами. Польский край приведен к совершеннейшему разорению. Насильно эвакуируемые из черты оседлости евреи наводняют центральные губернии России. Должен прямо сказать, Ваше Величество, что меры против евреев носят абсолютно неадекватный характер. Да, отдельные случаи шпионажа имеют место, но в шпионаже задействованы самые низшие слои еврейского населения, не обладающие возможностями для разведывательной службы. Массовое же выселение евреев нанесло гораздо больший вред армии и государству, нежели отдельные случаи еврейского шпионажа.

Ваше Величество, армия на грани разгрома, – продолжал, все больше волнуясь, Траубе. – Сапог нет, ружей нет, боеприпасов нет! На всякий прорыв и частичный неуспех мы отвечаем отходом по всему фронту. У нас до сих пор не налажена должным образом разведка, что приводит зачастую к утрате соприкосновения с противником, и войска идут в бой вслепую, без связи с остальными частями, без необходимой поддержки и согласованности в действиях. Наши атаки, как правило, носят исключительно лобовой характер, что при существующей силе артиллерийского, ружейного и пулеметного огня противника, несмотря на мужество наших войск и презрение к большим потерям, в большинстве случаев приводит к неудачам. Ставка не имеет определенного плана действия и более не контролирует ситуацию. В ней распоряжаются безумные люди, которые ведут Россию в бездну! Под влиянием многочисленных советчиков главнокомандующий отдает прямо противоположные приказы. Прежнее упорство – «ни шагу назад!» – теперь сменилось другой крайностью – отступать куда глаза глядят. Уже собираются сооружать позиции за Тулой. При таком отступлении армия теряет дух, без которого нельзя вести войну! В летнюю кампанию мы потеряли до полутора миллиона ранеными и убитыми и около миллиона пленными. Это… самые значимые потери за всю войну… Отчаяние в армии ужасное. Кадровое офицерство на грани истребления. Во что бы то ни стало надо сохранить живую силу армии, ее дух, иначе… все погибло! – Последнюю фразу Траубе почти выкрикнул гортанным, отчаянным голосом и замолк.

Государь, никак не реагируя, молча смотрел в окно. Во все время доклада полковника ни один мускул не дрогнул на его лице.

«Бесчувственный чурбан! – с негодованием думал Траубе. – Его армия гибнет, вместе с армией гибнет Россия, а он!.. Считает в окне ворон! Наш Верховный хотя бы впадает в истерику и рыдает, как барышня, а этот… Неужели, неужели правы те, кто утверждает, что главные изменники – здесь?.. Главная изменница – она?..»

Николай отвернулся от окна и ясными, лучистыми глазами прямо посмотрел в лицо полковнику.

– Фридрих Оттович, мне известно тяжелое положение нашей армии. Вы правы, дальше так продолжаться не может. Недавно я принял твердое решение стать во главе армии. И уже сообщил об этом кабинету министров.

– К-как?.. В-ваше Величество? – обомлел Траубе. – Но… Это безумие!..

– Только что вы назвали безумием действия Ставки, – сказал, слегка улыбаясь, государь. – Я хочу прекратить все безумства и установить спокойную работу по исправлению допущенных нами серьезных ошибок или, как вы говорите, безумств.

«Что он делает?! Кто ему внушил?! Проклятый старец?! Или… безумная немка? Это катастрофа! – думал потерянный полковник. – Кем он себя воображает? Кутузовым? Наполеоном?.. Как ни ужасно положение на фронте, принятие им верховного командования еще страшнее! О несчастная страна!.. Несчастная армия!.. Тебя предают!.. И… и кто же? Твой окончательно потерявший разум государь, плененный немкой и ее развратным старцем!»

– Кто же, Ваше Величество, будет управлять страной, пока вы будете находиться во главе армии? – дрожащим от обиды голосом проговорил полковник. (Он хотел сказать: «Ваша предательница-жена или недорезанный сибирский старец?»)

– Когда на фронте почти разгром, священная обязанность русского царя быть среди войск, – спокойно ответил Николай, – и с ними либо победить, либо погибнуть. А двоевластия в стране, уважаемый Фридрих Оттович, я не допущу, не сомневайтесь. И военное, и гражданское управление будет сосредоточено в одних руках. – Царь снова улыбнулся и слегка наклонил голову, давая понять, что аудиенция окончена.

«Безумец! Безумец! – сверлило в голове Траубе, когда он спускался по лестнице. – Это конец!.. Да и как может быть иначе, когда Бог отнимает разум?.. Говорят, он пьет… Ну еще бы не пить, когда собственная жена… Негодяи!.. Что они делают