Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

Одновременно был создан новый орган власти – Реввоенсовет республики. Ему были переданы громадные полномочия. Он должен был не только разрабатывать планы военных операций, проводить политическую и просветительскую работу с личным составом, отвечать за снабжение, но и наделяться функциями военно-революционного трибунала.

РВС возглавил один из главных сторонников и практиков самых жестких мер Лев Троцкий. А когда сразу вслед за этим под его руководством были освобождены Казань и Симбирск, сомневаться в необходимости и пользе террора было и вовсе недопустимо ни одному представителю власти.

На Дзержинского давили не только сверху. Но и снизу. 6 октября «Еженедельник ВЧК» публикует статью председателя Нолинской ЧК Монахова-Мануйлова «Почему вы миндальничаете?»:

«Скажите – почему вы не подвергли Локкарта самым утончённым пыткам, чтобы получить сведения, адреса, которых такой гусь должен иметь очень много? Скажите, почему вы вместо того, чтобы подвергнуть его таким пыткам, от одного описания которых холод ужаса охватил бы контрреволюционеров, скажите, почему вместо этого позволили ему покинуть Ч.К.? Довольно миндальничать!.. Пойман опасный прохвост… Извлечь из него всё, что можно, и отправить на тот свет».

Председатель ВЧК тоже выступал за твердость позиции, жалости к врагам не испытывал, но одновременно продолжал и работу по чистке собственных рядов. Теперь, когда многие сотрудники, особенно на местах, восприняли курс на террор как личную индульгенцию, это было ещё важнее.

Обратить внимание на эту статейку Феликса заставил и адрес. Уездный городок Нолинск с пятью тысячами жителей и табачно-махорочной фабрикой «Яков Евсеевич Небогатиков и сыновья» был местом его первой ссылки. Там встретил он Риту Николаеву, там начал писать дневники… Споры и двадцать лет назад там бывали жаркие, но в газеты подобные мнения раньше не отдавали.

А что касается жестких мер, то в первую очередь они должны касаться всех тех, кто злоупотребляет властью, дискредитирует её, и не в последнюю очередь самих чекистов. Расстрельные приговоры ныне десятками принимаются и по ним. Председатель ВЧК никак не мог согласиться с неустанно провозглашаемыми тем же Лацисом тезисами:

«Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора».

Но Мартыну, малограмотному сыну батрака, в детстве гонявшему деревенское стадо, чем он всегда гордился, восторженно аплодировали даже те, чью судьбу исходя из происхождения и образования он уже предопределил.

Дзержинский же вел войну с каждым врагом отдельно. Прекрасно понимал, что ошибок исключить нельзя. Но можно постараться создать условия для их искоренения. Да, время требует решительности. Да, оно не ждет. И промедление тоже убийственно. Но чекист должен быть уверен в своих выводах, в приговоре, а не подписывать их чохом. И он, Феликс, старался давать личный пример своим сотрудникам. Несмотря на всю загруженность, за десять дней середины сентября он сам рассмотрел дела в отношении 105 человек. Среди них были и убийцы, и контрреволюционеры, и саботажники. Сорок один был освобожден, семнадцать расстреляны, остальные приговорены к различным срокам заключения, либо их дела были направлены на доследование. Открытые и скрытые упреки в излишней идеалистичности, либеральности, пунктуальности, в недоверии собственным сотрудникам он устал опровергать, старался не замечать и не переживать по этому поводу. Старался, но получалось не всегда.

Когда вопрос об отъезде давно был решен, Центральный комитет вдруг в очередной раз решил обсудить вопрос о Всероссийской чрезвычайной комиссии и поручил Дзержинскому, покидавшему Москву уже через два дня, составить положение о ней. Как водится, была создана комиссия, в которую вошли представители ВЧК, наркоматов внутренних дел и юстиции. Ну, комиссия так комиссия. Но работать-то она будет уже без него! А его голова тоже будет работать, но без комиссии. «На хозяйстве» вновь остался Петерс.

Берлинский вокзал встретил сумрачной и какой-то полусонной нерасторопной суетой, совершенно нехарактерной для рациональной динамичности немецкого характера. Нет, праздношатающихся по-прежнему не было видно. Все заняты привычным делом. Но заняты как-то неохотно, механически. Ни улыбок, ни эмоций…

Перед самым отъездом Феликса ознакомили с последней шифровкой полпреда: «Смысл переживаемых событий укладывается в двух словах: армии нет. Есть толпа измученных людей, сдающихся в плен и бегущих с фронта… Парламентское министерство, предлагающее мир и принимающее все требования противника, может задержать вспышку революции: армия и народ, жаждущие мира, сразу успокоятся, как только прекратится война».

К сожалению, ни прямой телефонной, ни телеграфной связи у Иоффе пока не было, только диппочта с курьером. Это влияло на оперативность обмена информацией. Причем на правах старого соратника он помимо сухих обзоров для Наркомата иностранных дел постоянно посылал и личные письма Ленину, пространно высказывая свою точку зрения, споря, выступая за большую мягкость политики, что, естественно, не очень нравилось Чичерину.

Дзержинского предупредили – встретиться с Иоффе будет непросто, хотя и необходимо, за каждым сотрудником посольства практически постоянно идет слежка. Для этого заранее была придумана целая комбинация. Феликсу заказали номер на втором этаже небольшого отеля на тихой, мало примечательной Клостерштрассе. В начале второго часа пополудни мимо его окон пройдет Иоффе и заглянет в маленький цветочный магазин напротив. Если купленный им цветок будет красным, встреча переносится на следующий день. Если нет, то Дзержинский должен спуститься на улицу, зайти в расположенный неподалеку пивной подвальчик, заказать что-либо и ждать.

Что-что, а поезда в Германии ходят по расписанию независимо от войны или революции. Как неизменны во времени и обеды, скудость которых порой и являются причиной войн и революций. Ранним утром Феликс прибыл на вокзал и вслед за тем заселился в уютную гостиницу, название которой переводилось просто – «У каштана». За стойкой его радушно встретил сам хозяин Отто. Типичный розовощёкий бюргер, пивное брюшко которого едва сдерживали широкие подтяжки.

Уточнив, впервые ли герр Доманский в Берлине, он отметил правильность его выбора – здесь тихо, но центр рядом. И Шпрее в двух шагах. Ему явно хотелось продлить разговор. Феликс не перебивал, стремясь расположить к себе собеседника и заодно освоиться с несколько подзабытой немецкой речью. А хозяин, оценив учтивые манеры постояльца и повеселев, поведал, что улица, одна из самых древних в городе, получила название в честь монастыря, основанного в XIII веке для серых монахов ордена францисканцев. А потом и вовсе разговор