Путешествие в пушкинский Петербург - Аркадий Моисеевич Гордин

Накануне одной из своих «суббот» В. А. Жуковский послал В. Ф. Одоевскому такую записку: «А Вас прошу позаботиться о наших душах и ушах в субботу, то есть что-нибудь приготовить для пенья. Да смотрите, чтобы нам заполучить Глинку». «Я постоянно посещал вечера у В. А. Жуковского, – вспоминал Глинка. – Иногда вместо чтения пели, играли на фортепьяно».

Как мы знаем, Глинка часто посещал и дружеские собрания у Дельвига, где музыка была в большом почете.

А. Н. Оленин, В. А. Жуковский, В. Ф. Одоевский состояли почетными членами Филармонического общества. Были почетными членами этого общества и братья Виельгорские.

В августе 1825 года П. А. Вяземский писал в Михайловское Пушкину: «Виельгорский сделал прекрасную музыку на твой „Режь меня! Жги меня!“». Речь шла о романсе на слова песни Земфиры из поэмы «Цыганы». На это Пушкин отвечал: «Радуюсь однако участи моей песни Режь меня… посылаю тебе дикий напев подлинника. Покажи это Виельгорскому…» По возвращении из ссылки Пушкин поддерживал с Виельгорским дружеские отношения, любил слушать его музыку, его рассказы о прошлом. Некоторые из них поэт записал. Виельгорский в то время положил на музыку отрывок из «Полтавы» – «Кто при звездах и при луне…». Для предполагавшейся оперы Виельгорского Пушкин написал «Песнь цыганочки» – «Колокольчики звенят».

Роскошная петербургская квартира Виельгорских на Михайловской площади в доме Л. И. Голенищева-Кутузова была «настоящим маленьким храмом изящных искусств». Здесь устраивались концерты и музыкальные вечера, выступали любители и лучшие артисты столицы, заезжие знаменитости. Здесь восхищал собравшихся своей игрой младший брат хозяина дома Матвей Юрьевич – выдающийся виолончелист. У Виельгорского постоянно бывали Жуковский, Вяземский, Одоевский, Брюллов, Глинка.

И Виельгорский, и Жуковский, и Одоевский деятельно помогали Глинке в его работе над первой национальной русской оперой. Передовой Петербург достойно оценил ее.

Пой в восторге, русский хор,

Вышла новая новинка.

Веселися, Русь! наш Глинка —

Уж не Глинка, а фарфор!

За прекрасную новинку

Славить будет глас молвы

Нашего Орфея Глинку

От Неглинной до Невы.

В честь толь славныя новинки

Грянь, труба и барабан,

Выпьем за здоровье Глинки

Мы глинвеину стакан.

Слушая сию новинку,

Зависть, злобой омрачась,

Пусть скрежещет, но уж Глинку

Затоптать не может в грязь.

Этот «Канон в честь М. И. Глинки» был написан на обеде у А. В. Всеволожского, данном 13 декабря 1836 года по случаю первого представления оперы «Иван Сусанин» в петербургском Большом театре. Канон сочинили Виельгорский, Вяземский, Жуковский и Пушкин. Пушкину принадлежит последняя строфа.

Во многих пушкинских строках отозвались петербургские музыкальные впечатления поэта. Как бы подводя им итог, Пушкин вкладывает в уста одного из героев «Каменного гостя» слова:

   Из наслаждений жизни

Одной любви музыка уступает…

Глава двадцать четвертая

«Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую»

Художник – порою в небрежном и несколько причудливом костюме – был заметной фигурой в петербургской жизни. Начать с того, что большинство состоятельных людей желали иметь собственные изображения и портреты своих близких. Парадные портреты царей служили украшением казенных мест. Художники-портретисты не ощущали недостатка в заказах. Картины на стенах были непременной деталью обстановки всякого дворянского дома. Нередко стены и потолки особняков, дворцов и общественных зданий украшали росписи – тут работали художники-декораторы. Они же писали панно, украшавшие придворные праздники, и декорации для театров. Церкви, а также многие частные лица, не желавшие довольствоваться продукцией ремесленников-богомазов, пользовались услугами «образованных» живописцев. Художники, специализировавшиеся на «перспективной живописи», изображали улицы, здания и интерьеры. Художники-пейзажисты рисовали природу. Ведь в то время никто, кроме художника, не мог запечатлеть в зримом образе лицо человека или характерную городскую сценку, великое сражение или вид комнаты…

В «Адресной книге» Петербурга на 1823 год указано 53 художника – самых известных, по преимуществу академиков. Но, конечно, в действительности художников было куда больше.

В начале XIX века единственным учебным заведением в России, готовившим художников-профессионалов, была Академия художеств. Основанная в 1757 году, академия занимала специально для нее построенное великолепное здание на набережной Васильевского острова. Строителям академии, архитекторам Ж.-Б. Деламоту и А. Ф. Кокоринову удалось воздвигнуть здание, сама архитектура которого внушала высокое понятие об искусстве. В облике академии они достигли торжественности и в то же время спокойной простоты, приличествующих «храму искусств».

Что касается внутренней планировки здания, то среди сотен комнат были большие залы для торжественных собраний и выставок, учебные классы, дортуары воспитанников, квартиры профессоров, хозяйственные помещения.

Вместе с тем все здание академии превратилось в огромный художественный музей. В ее вестибюлях, залах, классах, кабинетах было развешано и расставлено множество произведений искусства. К 1830-м годам собрание картин академии насчитывало почти тысячу холстов, среди них – произведения Рембрандта, Рубенса, Рафаэля, Тинторетто и многих других знаменитых западных и русских мастеров. В коллекции академии было около тысячи оригинальных скульптур из мрамора и бронзы. Академия располагала обширной библиотекой, а также кабинетами эстампов, медалей и оружия.

В академии преподавали известные русские художники – В. К. Шебуев, А. Е. Егоров, А. И. Иванов, И. П. Мартос. В 1817 году президентом академии был назначен А. Н. Оленин. Его обширные познания в истории и теории искусства, его искреннее желание помогать художникам, его деятельный характер – все это принесло академии немало пользы. Вместе с тем Оленин никогда не делал того, что могло бы не понравиться властям. Добиваясь «высочайшего благоволения», он порой действовал и во вред русскому искусству. Так, он перестал принимать в академию воспитанников из крепостных и настоял на том, чтобы все крепостные (а их в академии обучалось немало) были исключены.

Согласно уставу, принятому в 1802 году, в академии обучалось до трехсот мальчиков «из среды всех свободных состояний». Они поступали сюда в возрасте девяти-десяти лет, а покидали академию вполне взрослыми юношами. Кроме того, были и «пансионеры», которые платили за обучение и жили вне стен академии.

С 1830 года в академию стали принимать подростков не моложе четырнадцати лет. Число «штатных академистов» сократили до шестидесяти, а «пансионеров» предписано было принимать не более ста. Воспитанники академии должны были носить мундир – синий фрак со стоячим воротником и медными пуговицами с изображением лиры, а на голове – фуражку. Кроме воспитанников и пансионеров, имелось много посторонних вольноприходящих учеников. В залах академии можно было увидеть и простого мещанина в сибирке, обстриженного в кружок, и даму в щегольском наряде, и гвардейского офицера, и бедно одетую девушку, и